Иосиф Каллиников - Мощи

— Нравится вам Белопольская, Зина?

В этот момент не думал о ней и даже не мог вспомнить, кто такая Зина Белопольская…

— Какая Зина?

— А та самая, с которой вы до Бологого ездили?

— Разве она землячка наша?!

— Конечно. Только она странная очень.

Односложно ответил, чтобы не выдать своего знакомства:

— Да, странная…

И даже прибавил зачем-то:

— Очень странная девушка.

— У нас про нее говорят, что она сумасшедшая и шальная…

Не хотел говорить о ней и сейчас же ушел, не зная, собственно, зачем заходил к Карпову.

Прощаясь, Карпов весело говорил:

— Хотите в гости у ней побывать? Скоро она именинница, и мы собираемся, компанией, — понимаете, на именины к ней. Когда она была в Питере в первый год, она тогда еще дурей была, и как-то чуть ли не все землячество пригласила к себе… Пойдемте, коллега! Забавно будет… Вам близко.

После разговора с Карповым целые дни мучился, как избавить Белопольскую от нежданных гостей, и возмущался, что это, собственно, с целью над человеком поиздеваться, высмеять его странности. Представил Зину растерянной и подумал, что она непременно расплачется, — сперва, конечно, выгонит их, а, может быть, и на это силы не хватит, а только расплачется, но эти слезы будут пыткой ей, а главное; если она не удержится и при всех выплачет свое оскорбление. По вечерам бродил по улицам и подолгу около того дома, где за углом и сам жил, останавливался у витрин и рассматривал москательный товар, думая о том, что наверху, всего в нескольких шагах живет Зина и он не смеет войти к ней. А на другой стороне, давно уже, неизвестный человек в котелке по следам Петровского. Углубленный в себя не замечал слежки, а следивший злился, что без толку гуляет за студентом, и студент этот, вероятно, ненормальный, потому что бродит по городу, ездит в трамвае и никуда не заходит, ни с кем не встречается; один раз сотрудник даже обрадовался, когда Петровский заходил к Карпову. И тот был под негласным, и решил даже, что, вероятно, Никодим очень умелый и осторожный, хочет запутать, до одурения довести его и что-то сделать очень важное. Следил, главным образом, вечером, когда Никодим уходил бродить по городу, чтобы только не быть с Феничкой. И сейчас, на противоположной стороне, наблюдал за ним, видел, что долго прохаживается около того дома, где жил, только с угловой стороны, очевидно, кого-то ждал, и, действительно, увидел, как подошла какая-то девушка с большими черными глазами, что-то сказала ему и вошла в тот же дом, — он даже решил, что она-то и есть тот человек, с которым так важно было тому свидание и из-за нее он кружил по городу, — обрадовался и записал в книжку, — свидание с неуклюжим (Карповым) и большеглазой (Зиною) и на следующий же день доложил начальству.

Зина издали заметила хмурившегося Никодима, нервно потиравшего руки, и подумала, что он ждет ее, хочет зачем-то встретиться, может быть, у него произошло что-то важное… Подошла к нему, почти подбежала, вскинула глаза.

— Никодим, вы меня ждете?

Петровский вздрогнул и обрадованно ответил:

— Да, Зина, жду, давно жду, несколько дней…

— Что, милый, случилось?

— Я знаю, что вы через неделю именинница, и я очень, очень хочу в этот день быть с вами.

Девушка растерялась, испуганно взглянула на Никодима и не знала, что ей ответить, боялась отказать и обидеть, — о нем ведь она теперь всегда думает, и чем больше, тем ближе он ей становится. Она прикоснулась к его душе, взяла ее, но свою отдать — это ужасно страшно, ведь это должно быть на всю жизнь, а она даже не знает, — готова ли к этому, хватит ли сил у ней пережить эту минуту.

Растерянно ответила ему:

— Я подумаю, Никодим, подумаю, можно ли это будет, и напишу вам. Обязательно напишу…

И сейчас же, не простившись, убежала от него.

Бродить уже больше не мог от усталости и голода, ведь он теперь почти ничего не ест, не хочет от Фенички брать и доживает в ее комнате последний месяц, а потом он уйдет от ней и больше не будет мучения.

Вернулся домой, хотел лечь — постучала Феничка, но в комнату не вошла, позвала к себе:

— Я сейчас только вернулась домой, Никодим, и неожиданно видела тебя с тою девушкой, — помнишь, с ней мы колос ржи продавали…

От неожиданных в упор слов все в нем упало, и беззвучно спросил:

— Видела?..

— Да, видела! Вот почему ты в последнее время чужой стал… В твою жизнь врываться я не хочу, но ты должен быть честным, как я, — если к тебе пришла новая жизнь — не мучайся и не мучай, нам будет от этого легче и сможем остаться друзьями.

Никодим молча сел на диван.

— Ты ведь знаешь, что я к жизни отношусь честно, и не хочу, чтобы из-за меня страдал кто-нибудь, особенно ты, — ты ведь сейчас больше всего для меня, и между нами должна быть правда. Только этого я и хочу. Что же ты молчишь?.. Скажи что-нибудь, — только правду…

Тяжело было говорить, потому что почувствовал, что действительно к нему пришла новая жизнь — не заметил, как вошла в него и овладела, оттого и тяготился Феничкой, но сказать, раскрыть эту тайну свою — было жутко, — через силу начал:

— Да, Феня, может быть, я ошибаюсь еще, но что-то после встречи с той девушкой произошлосо мной…

— Ты нашел свою любовь, Никодим, и ты боишься ее… боишься в этом сознаться самому себе, она необычайна для тебя. Она ведь для каждого необычайна; когда и я нашла ее — мне тоже трудно было сознаться в этом. И тебя теперь тяготит моя близость… Да?..

— Я измучился… Даже показалось, — я правду скажу, потому что я виноват, очень виноват перед тобой, — мне показалось, что я на содержании у тебя…

— Никодим, и ты это мог подумать?..

— Поэтому и говорю правду, что подумал так про себя…

— И про меня?!

— И про тебя, Феня…

— Неужели ты думаешь, что я способна на эту гадость! Без влечения, без любви!.. С чужим человеком?.. Боже, какой ужас!.. Никодим…

— Это как-то само пришло… я про себя это думал, про себя только… И только с той минуты, когда во мне произошло что-то, ну, когда я ее встретил, — ее, Зину!.. Я говорил себе, — вот ты ничего еще не делаешь, а живешь на чужой счет, для тебя нанимают комнату, платят за нее, ты берешь деньги и у тебя не спрашивают зачем и сколько, а за это тебя любят…

— До какого ужаса ты дошел!..

Закрыла лицо, начала вздрагивать…

— Как ты обидел меня… За что?! За то, что я хотела быть для тебя самой близкой?! Хорошо, что ты сказал это, — все-таки будет легче и мне и тебе.

Никодим уткнулся в диван и шептал:

— Прости, Феня, прости, прости мне… Все, что ты ни потребуешь от меня, все исполню, откажусь от своей жизни, пожертвую ею для тебя, только прости, прости мне… Это само пришло, потому что я, когда ехал сюда, — я мучился, не знал даже, что, собственно, к тебе еду, ведь не к кому больше было… А теперь вот пришло… Я ведь только сейчас это почувствовал, только сию минуту…