Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

Нет проклятия прошлых лет,

Когда вместе со всеми ты скажешь — да!

И вместе со всеми — нет!

И ты будешь волков на земле плодить!

И учить их вилять хвостом!

А то, что придется потом платить,

Так ведь это ж, пойми, — потом!..

С группами разведочно–диверсионных подразделений вермахта, двигавшимися впереди наступающих немецких армий и громившими красные штабы, её команда отлавливает и казнит палачей — ВОЕНЮРИСТОВ преимущественно, но и чекистов-смешевцев. В багажнике своего Хорьха возит она кипы групповых приговоров и постановлений, захваченных ею в бесчисленных присутствиях врасплох застигнутых трибуналов. Подлинных, неопровержимых официальных Документов зверских расправ сталинского режима над народом её России. Которые для авторов и исполнителей их, по непременному Закону Возмездия, — в свою очередь, — не медля становятся смертными приговорами, не медля Рыжковой исполняемых!

И она, — сжигая как бы самих себя приговоривших палачей, — предварительно, обязательно своими руками, забивает свитками страшных бумаг их чрева… этими же самыми руками… свежевспоротые…

…Даже по прошествии с тех пор многим более полувека писать о том страшно!

…Жестоко ВСПОМИНАТЬ то, что она проделывала? Дико?! Безусловно! Но, ничуть не более жестоко, чем ВСПОМИНАТЬ… о том, что и как проделывали сами казнимые с несчастным российским солдатом, всегда и всенепременно виноватым. Хотя бы во всех преступлениях… бесчисленных командиров своих!… И уж не более жестоко, чем ТОЛЬКО вспоминать о приговорах над ЛЯГАВЫМИ ДЯДЯМИ И ТЁТЯМИ, доведенными до сумасшествия товарищами моих в таганках и даниловках…

Донесения о творимом Рыжковой заставило отправить её в тыл… На лечение…

Не одни даниловки и таганки учили молодых лютой мести и для того сводили с ума…

И не одни ЛЯГАВЫЕ были учителями. Ирине крупно по–везло с педагогами–профессионалистами (по Степанычу) — её интегрировала ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВО СИСТЕМА, созданная апологетами верного а потому всесильного учения!…

В начале 60–х гг. мой ещё лагерный друг Георгий Самойлович Иссерсон начал по заданию маршала Георгия Жукова работу над монографией–учебником для Военных академий — ИСТОРИЕЙ ОПЕРАТИВНОГО ИСКУССТВА. Днюя и ночуя у допотолочных стоп уникальнейших — со всего света — рукописей и изданий о прошедшей войне, — заполнявших квартирку его в высотке по Бережковской набережной, — наткнулся на рукопись (потом, и на саму книгу) ИСПОЛНИТЬ ПРИГОВОР двух авторов, однополчан… Ирочки Рыжковой!

Прочёл единым духом — героиней–то её была другом юности моей!

…И, потрясённый, не поверил им: таким запредельным ужасом средневековой пыточной ямы пахнуло на меня со страниц книги…

Один из авторов нашелся в США. В телефонном разговоре, не простом очень, он подтвердил: — Точно, всё было именно так… Встревоженное широкой оглаской в армии, германское командование вывело Ирину Рыжкову из–за линии фронта, направив в психиатрическую клинику при одном из Фрейзингских, под Мюнхенеом, католических монастырей. Начался 1944–й год, 4 апреля следующего она скончалась.

В своей жизни с нами она всегда одна писала и разносила наши списки заключённых по почтовым ящикам и сама же относила или отправляла адресатам подобранные ею выброшенные из этапных эшелонов записки. Как то я попытался внушить ей, что лучше бы делать это опасное дело не в одиночку а вместе с Алькой: в случае чего выручит или возьмёт на себя.

— В случае чего, говоришь? А если нужно будет избавиться от настырного свидетеля или — хуже — преследователязаконника? И если тот окажется сильнее Алика, или вооруженным? Алька же не сможет убить!

— Уби–ить?! Как убить? Зачем?… А т-ты… сможешь?

— Теперь, Бен, я могу всё. Господь отступился от меня.

Только Алика мне оставил… И вот… Эту железку… — Она кивнула на закрытый рукав кофточки, в котором на ремешке всегда висело перо от финки — Взять меня я им не позволю. Даже по–зволить не позволю… А — убить зачем? Мы же в войну с ними ввязались, Беночка. Или не понял ещё? А по мелочи подставляться не резон…

— А как же ты всех нас подставила, было, расписав… того, у платформы?!

— Каюсь! Сорвалась… Не могу смотреть как убивают… — Сказала…

Ещё сказала: — Создатель отнял у меня всё. Благодарю Его за то, что не отнял ненависти!… —

Пол столетия спустя прочёл те же огненные слова у Мориса Дрюона в рассказе о шедшем в ХIV веке на костёр Жаке де МОЛЭ — последнем Великом магистре Ордена Тамплиеров. И громовом голосе свершившегося позднее проклятья его из пламени, обращённом к Суду Божьему и убийцам своим…

Ирочка знала в совершенстве не только французский язык. Великолепно знала она историю вселенской подлости…

…Портреты её, привлекающие завораживающей, древней, будто с полотен молодого Билибина, красотой, написаны были и всеми нашими педагогами–художниками с Мамоновского. С войной портреты эти исчезли. И нашлись после… У Гаркави.

Никому он их кроме своей Гельцер не показывал. А однажды сказал Екатерине Васильевне: — Мистика какая–то с этими по–лотнами… Чертовщина!… С ума сойти…

Я в эту чертовщину верил: акварель, в четвертушку почтовой открытки, написанную Аликом, я видел у его мамы. Трепетно–девичий лик с горестно сжатыми губами… Не молодая девушка — мрнахиня в заточении. Но изливаются светлой синевою лучистые, в пол–лица, глазища…

Нина Алексеевна носила на себе эту миниатюрку, вмонтированную в чёрного бархата рамочку–футляр. В 1954 году, возвратившись из лагерей, застал их вместе. Вместе проводил в Шаболовский крематорий. Вместе сгорели они и чёрным дымом унеслись к любимому…

До сих пор во снах являются мне — обе вместе…

Когда немецкие крестники мои разыскали меня, воспользовался случаем — узнал: Ира тоже носила на себе маленькую Алькину фотографию, сделанную мною в годы нашей юности.

Её оставили на ней, положив в гроб, опустили с нею в могилу.

К чувству благодарности хоронившем Иру примешивается отвратительная горечь моей мальчишеской оплошности: Алик на фотографии дкржит перед собою развёрнутую газету с названием ПРАВДА. Тогда я внимания на это не обратил. А вот на фоне трагедии ХХ века изображение этой газеты портрете друга выглядит кощунством, издевательством или дьявольским лицемерием. Но… монахини того не уразумели. А Бог простит…

Копия этой фотографии Алика хранится в нашем семейном альбомчике. С ней, как с самым близким человеком, знакомы и дети и внуки…

Вопрос права на возмездие меня не волновал. Вот и Ирочка решила его для себя. Тем не менее, товарищи её по Вермахту вынуждены были вопрос этот ей задать: даже на фоне всех во–енных жестокостей её суд и наказание заставили содрогнуться.