Мишель Рио - Мерлин. Моргана. Артур

Окровавленный ребенок выходил из прекрасного материнского тела. Его высвободившиеся ручки зашевелились, и Мерлин, вложив в его ладошки два пальца, которые они цепко обхватили, потянул. Так Мордред и родился, с натужным криком, словно сам вырывался в этот мир, схватившись за руки своего врага. Мерлин принял его и, перерезав пуповину, поднял на свет и поднес к лицу. Он был тяжелый, хорошо сложенный, полный жизненной силы.

Мерлин в задумчивости смотрел на сына Артура и Морганы. Вот уже много месяцев он не раз думал о том, что должен будет убить ребенка, едва тот появится на свет. Но теперь не мог на это решиться. Он держал на руках существо, которое было сильнее его — той силой, что нагие и беззащитные черпают в самой своей наготе и беззащитности. Он протянул его Моргане, и она прижала его к груди. Она была вся в крови и в поту, но никогда не выглядела такой красивой. Он обтер ее тело влажным полотенцем. И продолжал смотреть на нее, не говоря ни слова.

— Почему ты не убил его? — спросила она.

— Неотвратимого рока не существует. Я — живое тому подтверждение, и к тому же чувствую какое-то родство с этим ребенком, как будто — общность происхождения. Так же, как я не могу быть полностью уверенным в том, что мне подвластна судьба Артура, так и ты не можешь надеяться окончательно предопределить будущее своего сына. Таким образом, нет ничего неотвратимого ни в творении, ни в разрушении, поскольку на свете существуют две вещи, не поддающиеся самым тщательным расчетам предусмотрительного ума: душа и случай. И даже если тебе удастся сделать из этого существа совершенное орудие, служащее твоей ненависти к человеческому роду, оно сможет причинить вред только в том случае, если Артур и пэры Круглого Стола проявят безумие или слабость. А если они станут безумными или слабыми — так не все ли равно, в чем будет причина их гибели, потому что виновной будешь тогда не ты и не твой сын, но они сами.

— Сколько хитрых уловок, для того чтобы просто сказать, что ты не способен убить младенца.

— И уловка, и действительность могут в равной степени быть признаны истинными.

Она улыбнулась.

— Ты больше не испытываешь ко мне ненависти, Мерлин?

— Я буду всегда любить тебя, Моргана. Ничто не заставит меня отречься от того, что я сказал тебе, слагая с себя опеку над тобой. Ты мое дитя, а также и другая сторона меня самого. Но я буду сражаться с тобой.

Она отдала ему Мордреда.

— Держи его подальше от меня. Я не хочу заниматься им, пока он не достигнет возраста обучения, но учить его буду сама. Найди среди моих служанок и рабынь женщину, у которой есть молоко, пусть она станет его кормилицей. Он начнет свою жизнь так же, как начал ее Артур, и, быть может, судьба его окажется столь же славной.

Первое весеннее тепло согревало все живое и пробуждало растительный мир. Мерлин и Моргана стояли перед воротами, выходившими в лес. Конюх держал в поводу рослого, уже оседланного жеребца.

— Ты вернешься навестить меня, Мерлин? — спросила Моргана.

— Нет. Разве что тебе будет грозить смертельная опасность. Но я вновь призову тебя в Логрис, когда Артур окончательно исцелится от недуга, которым ты стала для его души.

Моргана улыбнулась.

— Быть может, этого никогда не произойдет, — сказала она. — Ты не слишком высокого мнения обо мне, если думаешь, будто можно исцелить рану, нанесенную моими словами, моей любовью и моей плотью.

— Тем не менее я так думаю. Меня же твое отсутствие не исцелит, однако не сможет — как и присутствие твое — довести до безрассудства.

Моргана положила голову ему на плечо и сомкнула руки вокруг его стана.

— Я не вернусь в Иску, Мерлин, — сказала она, — как и в любое другое место Логриса. Здесь я познала свободу, которую не хочу терять, и обменяю это крохотное королевство лишь на более обширное, более надежное — такое, как Авалон. Ибо я предпочитаю настоящий остров посреди моря островку земли, зажатому между владениями Артура или Бана. В Кардуэл я вернусь лишь для того, чтобы привезти туда Мордреда, когда обучение его завершится. Но отныне и впредь я никогда и никому не стану давать отчета — даже тебе.

Мерлин сжал ее в объятиях и прикоснулся губами к ее волосам. Затем резко высвободился, вскочил в седло и пустил коня в галоп. Моргана провожала его взглядом, пока он не исчез за деревьями Броселианда. И она заплакала так, как не плакала с семилетнего возраста — в Кардуэльском лесу. Но тогда она нашла утешение и прибежище в объятиях Мерлина, которых теперь лишилась, и ей казалось, что она потеряла это последнее прибежище — более надежное и более мощное, чем любая крепость, защищавшая ее от мира и от себя самой. И что Мерлин оставил ее во власти демонов — навечно.

Моргана, объявившая войну человеческому роду, по отношению к подданным своим проявляла неукоснительную и грозную справедливость. Никогда не карая без причины, она соразмеряла наказание с проступком, и молить ее о пощаде было бесполезно. На своих землях она сама вершила правосудие, но занималась также и врачеванием, которое одно лишь свидетельствовало о некотором снисхождении к людям. Благодаря своим исследованиям она достигла невиданного прежде уровня в познании человеческой физиологии и химического состава растений, поэтому ее хирургические операции и лекарственные снадобья почти всегда оказывались благотворными, отчего подвластный ей маленький народ проникся к ней религиозным благоговением. Это обожествление привело к тому, что внушаемые ею любовь и ужас окончательно слились воедино, превратившись в безоговорочную преданность и нерушимую верность. Воины, которых дал ей Бан, готовы были умереть за нее, отражая нападение любого врага — пусть даже им пришлось бы сразиться с прежним своим господином. Так Моргана в дополнение к искусству убеждать, обольщать и вызывать страх овладела искусством внушать к себе любовь. С каждым годом благосостояние Дольнего замка возрастало, а плодородие земель достигло такой степени, что Моргана уступала излишки урожая королю Бану в обмен на припасы и товары, которые нельзя было произвести в ее угодьях. Несмотря на эту оживленную торговлю, никогда подданные Бана — будь то вестники, воины или вожатые обоза — не допускались за крепостные ворота. Когда Моргана желала снестись с королем, она посылала к нему в сопровождении самых могучих бойцов Бондуку, которую сделала не только личной служанкой и управительницей замка, но также посланницей и иногда подругой своих ночей, ибо та отличалась красотой и чувственностью. Моргана научила ее доставлять себе столь же великое наслаждение, какое ощущала от близости с мужчиной. Признательность и преданность Бондуки не знали границ, но вдобавок она прониклась к своей повелительнице любовной страстью, которой предалась целиком — телом и душой, ибо подобного чувства она еще не испытывала ни к одному живому существу. И проведенные в восторженном обожании ночи с Морганой стали для нее источником бесконечного счастья и мистического наслаждения — тогда как другие, более частые ночи вдали от госпожи обращались в томительную разлуку, похожую на изгнание.