Юлия Андреева - Метресса фаворита. Плеть государева

— Дайте догадаться, вы приехали сюда, чтобы заменить вашу тётушку на её посту домоправительницы? — догадался Корытников.

Татьяна кивнула, потупившись.

— И всё время тайно проживали в её особняке?

— Граф отказался принимать... — Она простовато пожала плечами. — Меня привёз мой родственник, поручил заботам Агафона, тот обещался доложить его сиятельству, а сам зачем-то привёл Фёдора Карловича. Вот он-то и велел мне сидеть здесь и ждать. А я что, особняк моей тётушки, отчего же мне здесь не остаться? Алексею Андреевичу доложили, что специальная девушка будет каждый день убираться в особняке и камины топить, чтобы мебель не попортилась от холода. Сам он меня ни разу и не видел. А сегодня фон Фрикен объяснил, что я должна изобразить Настасью Фёдоровну, и белила мне выдал для лица и платье это дурацкое, из театра не иначе. Только это ведь грех — покойницу изображать, да ещё и людей добрых пугать. Остальное вы знаете.

— А давно ли вы в особняке? — Псковитинов во все глаза разглядывал родственницу Минкиной, пытаясь догадаться, не с ней ли он два года назад пил мадеру?

— С месяц, — покорно вздохнула Татьяна Борисовна. — Только вы не подумайте, я тут ничего не взяла. Агафон меня кормил, я же сама... да вот хоть обыщите.

— Но вы же рылись в вещах покойницы? — бросил пробный шар Псковитинов.

— Было дело, но так ведь, коли ближе меня у Настасьи Фёдоровны родственников нет, а Михаил Шумский не её сын — это все знают. И коли она завещание не оставила, всё же это по праву и так моё. Вольную мне Алексей Андреевич, равно как и всем родственникам Настасьи Фёдоровны, дал, когда я ещё девчонкой босоногой бегала. Сами в Тихвине проживаем, лавочку держим. Я с раннего детства грамоте обучена, все расходные, приходные книги в лавке веду, и никто меня ни разу не попрекнул, что плохо работаю. Если бы меня его сиятельство на место экономки назначил, я бы служила ему со всем усердием. Я ведь и за людьми могу приглядеть, и всё про всё умею. Уж лучше, чем тётка Настасья Фёдоровна, упокой господи её душу грешную. — Татьяна перекрестилась. — Вы бы посмотрели, какие она ошибки делала, а сколько всего приписывала, уму не постижимо, как его сиятельство на неё до сих пор в суд не подал! Мне делать нечего было, в доме ведь ни одной книги, а выйти и купить нельзя. Я все расходные книги пересчитала со скуки, сплошное враньё. Я даже подумала, может, вместо Настасьи Фёдоровны кто другой ведомости эти вёл, так нет, её почерк. Ни с чем не спутаешь.

— Она вам писала в Тихвин? — на всякий случай уточнил Псковитинов.

— Никак нет, гордая она слишком была, чтобы бедной родственнице письма-то писать. Я её переписку нашла с одним, м-м-м, в общем, я, конечно, знаю, что чужие письма читать стыдно, но тут сначала почерк сличала, а потом прямо зачиталась. Он ведь женатый человек и её письма у себя не хранил, а прочитав и приписав снизу ответ, обратно отсылал.

— Ну и где же эти письма?! — Корытников смотрел на Татьяну Борисовну с плохо скрытым восторгом.

— У меня в горнице, извольте сами взглянуть. — Она повернулась, и следователи, как зачарованные, пошли вслед за белым погребальным саваном по тёмным коридорам особнячка убиенной Минкиной. В какое-то мгновение Псковитинов даже подумал, что никакой Татьяны Борисовны не существует и это злыдня, Настасья, обманом уводит их в самый ад, но коридор скоро закончился и они прошли в крохотную спаленку, скорее всего, предназначенную для гостей. В комнате было одно окно, выходящее в сад и завешенное светлыми шторами, небольшой комод, на котором возвышался подсвечник с горевшей сальной свечой. Массивные стулья стояли, прислонившись спинками к стене справа, все в белых чехлах, слева располагалась уютная на вид кроватка, застланная белым покрывалом той же материи, из которой были сделаны шторы и чехлы для мебели, в изголовье кровати размещались небольшой письменный стол и этажерка с безделушками, шкатулками, корзинками с разноцветными клубками.

Татьяна подошла к столику, плотно стоящему в изголовье кровати, на котором лежала здоровенная конторская книга, и, достав из-под подушки связку писем, положила их поверх бухгалтерских записей Минкиной.

Во дворе послышались шаги, голоса, ржание лошадей.

— Который час? Он же сказал, у нас время до четырёх часов?! — Псковитинов растерянно озирался по сторонам, для находящихся во дворе не заметить светящиеся окна особняка было невозможно. А значит, с минуту на минуту сюда должен был ворваться Аракчеев.

Охнув, Татьяна бросилась к умывальнику, спешно стирая грим с лица.

— Всего три, но должно быть, господи, Татьяна Борисовна здесь, стало быть, спиритический сеанс не состоялся и Алексей Андреевич вернулся домой, — догадался Белозерский.

— Спокойно, у нас есть целая пачка, как сказала Татьяна Борисовна, любовных писем Настасьи Фёдоровны, плюс расходная книга. — Псковитинов поправил галстук.

— Нужно хотя бы в общих чертах знать, о чём эти письма! — Корытников схватил первое и принялся читать.

Все напряжённо ждали, наконец входная дверь распахнулась, по полу застучали шаги.

— Идём первыми, прикрываем Петра Петровича. — Псковитинов пригладил жидкие волосы и, полный достоинства, направился навстречу опасности. Белозерский последовал за ним.

Первым, кого увидел Александр Иванович, был Клейнмихель, бравый генерал казался бледным, под глазами образовались тёмные круги, взгляд метался. За ним шли ещё несколько военных и штатских, среди которых следователь приметил фон Фрикена. Аракчеева не было. Не успев ещё как следует оценить сей факт, Псковитинов застыл на месте, готовый принимать попрёки и оскорбления, но попрекать и оскорблять было некому.

«Боже! Что они наделали? — только и успел подумать он. — Неужели с Алексеем Андреевичем приключился удар? Два года тяжелейшего горя — и потом вдруг какой-то театральный фигляр... Впрочем, Татьяна не приехала, и сеанс не состоялся. Но он так ждал, так верил, и буквально в последнюю минуту...»

Псковитинов не успел додумать начатую мысль, когда вдруг в глубине дома распахнулась другая дверь, послышались шаги, и...

— Ах! Святые угодники!

Голос графа, прозвучавший где-то в глубине дома, напугал сыскную команду, не ожидавшую, что к ним зайдут с тылу. Должно быть, он прошёл через дверь для прислуги, собственно, почему бы мужчине, привыкшему приходить к возлюбленной с чёрного хода, менять свои привычки?

Аракчеев стоял на коленях перед умывшейся, но не успевшей отделаться от белого, похожего на саван, платья Татьяной Борисовной. Должно быть, та пыталась сбежать через эту единственную пригодную для отступления дверь, где наткнулась на того, от кого, собственно, и бежала. Понятно, что за месяц своего тайного пребывания в имении она много раз видела в окно его сиятельство и не могла спутать его ни с кем иным. Первым порывом молодой женщины было в ужасе убежать, но тут Алексей Андреевич упал перед ней на колени, целуя край платья, и она, вдруг успокоившись, положила тонкую, нежную ручку ему на голову, длинные, чуткие пальцы гладили чёрные непокорные волосы графа, по лицу Татьяны струились слёзы.