Юрий Слепухин - Государева крестница

— Ты, однако, могучий бурш! — Держа его за предплечья, потрогал правую мышцу и похвально скривился: — Настоящий рубака! Молодец! Если ты пошёл в отца, то можно и не тревожиться за потомство — с нашей стороны, со стороны Бевернов, тоже не наблюдалось слабосильных. Я слышал, у тебя уже есть невеста? Правильно! Пора, давно пора! Как зовут досточтимую фрейлен?

Лурцинг, стоя рядом, переводил быстро, почти не отставая от речи посла, да многое Андрей понимал и сам — на последний вопрос ответил прежде, чем стряпчий успел его перевести.

— Анастасия, — сказал он, решив, что иноземцам лучше представить Настёну под её полным, торжественным именем.

Посол, услышав незнакомое слово, вопросительно глянул на Лурцинга — тот объяснил, что имя греческое, так звали покойную супругу великого князя Иоанна.

— О! — изумился дядюшка. — Так она гречанка?

— Вот ещё, с чего бы ей быть гречанкой — москвичка природная...

— Ах так! — Дядюшка покивал. — А то я уж подумал, что у меня теперь будут родственники не только в Московии, но ещё и в Византии...

— Которая теперь называется Турцией, — вполголоса подсказал стряпчий.

— Да, да, конечно, — согласился посол. — Хотя, в сущности, какая разница? Турки, греки...

никогда не разбирался в этих тонкостях! А тебя, значит, зовут Андреас?

— Андрей, да.

— Ах вот как это звучит по-русски? Похоже произносят это имя и французы. А мы говорим — Андреас! Так расскажи мне о своей матушке. Я, признаться, чертовски мало её помню. Был совсем мальчишкой, когда она вышла замуж и укатила в свою Богемию...

Андрей в замешательстве разглаживал на колене перчатку. Коли судить по змею в гербе, ливонец и впрямь оказывается матушкиным братом, и понятно его желание услышать о её жизни здесь — но что можно рассказать? Так рассказать, чтобы он понял? Всё равно не поймёт. И не потому, что ливонец — или немец, или кто он там такой, — а просто потому, что чужой, а это была их жизнь, Андрейкина (как матушка называла) и родителей, и всё то, что вспоминается из той жизни, понятно и полно смысла и тепла для него, но не для чужого, стороннего (хоть бы и в кровном родстве)...

— Что ж тут расскажешь, — сказал он и кашлянул, будто пересохло в гортани. — Всю жизнь надо рассказывать, и то непонятно будет со стороны... Да и не так много я помню, тоже ведь был малолеткой, когда... Матушка добрая была, и с батей они по-хорошему ладили, жалел он её...

— Жалел? — переспросил комтур и оглянулся на Лурцинга, словно усомнившись в точности перевода. — Каковы же были причины её жалеть? Она хворала?

— Хворала? Нет, такого не помню... А жалел для того, что думал: невесело ей тут жить, всё-таки чужие края...

— Ты говоришь — он так думал. Значит ли это, что ты думаешь иное?

Андрей пожал плечами:

— Ясно, мне матушка могла чего-то не говорить, ребёнку не всё и скажешь. Однако не запомнилось, чтобы она горевала. Бывало, конечно, всякое... сестрёнка старшая померла от горловой хвори, другая замуж вышла за псковича одного, да с ним вместе и утонула. Он купец был, торговал с поморами, да там где-то и сгинул. Матушка, помню, всё убивалась — чего, мол, её с ним туда понесло. А так я её весёлой запомнил, всё песни пела.

— Ты, значит, не считаешь, что здешняя жизнь была ей в тягость?

— Мыслю, не было того.

— Это хорошо, если так, — сказал комтур. — Обычно человеку нелегко привыкнуть к жизни на чужбине. Хотя это выпадает на долю многих! Я полжизни провёл вдалеке от родных мест, да ведь и Анне, когда её угораздило сочетаться с этим чехом, ей тоже пришлось уехать чёрт знает куда! А тебе приходилось бывать в чужих краях?

— В Ливонии бывал, в Литве...

— Ах, ну конечно, как я не сообразил!

— На Волге тож воевал — как татарву били в Казани да Астрахани. Ну, там тоска. — Андрей покрутил головой. — Как только люди живут, ума не приложу... недаром те места нехристями облюбованы.

— А как тебе Ливония?

— Ну, Ливония... край обихоженный, куда там!

— Был обихоженный, — не удержался комтур, — пока вы туда не пожаловали...

— Война, чего ж иного тут ждать, — сдержанно ответил Андрей и добавил: — На то и живём в сопредельных державах. То вы к нам в гости, то мы к вам.

— Да мы вроде давно вас не навещали!

— Ну, не так уж и давно, мыслю. То у мнихов надо бы спросить, они народ мозговитый, летопись ведут... сразу б вычитали, кто и когда к кому хаживал. Юрьев-то был наш, а вы вон его в свой Дорпат обратили...

Комтур встопорщил усы, но тут, выдвинувшись вперёд, торопливо заговорил Лурцинг, помахивая руками округло и волнообразно:

— Господа не сочтут за дерзость, если я позволю себе прервать этот поучительный обмен марсиальными воспоминаниями... ввиду некоторой их несообразности с радостным поводом сегодняшней встречи. — Изложив это по-русски, он тут же перешёл на немецкий, вероятно повторяя вышесказанное.

— И то верно, — согласился Андрей, уже укоряя себя за то, что не сдержался, забыл советы и Годунова, и Висковатого: хотя бы для первого раза не поминать войну и всё с ней связанное. Вина, положим, скорее на крыжаке: сам про это заговорил, вспомнивши, как мы его Ливонию разорили. Обиделся, вишь, старый жёлудь! А как они к нам приходили псковские да новгородские земли зорить? Про то не помнит небось! Истинно, одарил Бог дядюшкой. Хорошо хоть толмачу ихнему достало ума прекратить прю, а то неведомо до чего долаялись бы...

Дядька-крыжак оказался, впрочем, не столь уж и страшен, могло быть хуже. А что в обиде на разорение — оно и понятно, всяк за свою землю болеет. Да и разорение разорению рознь: такого, что мы тогда сделали с полуденной Ливонией, разве что ордынцы делали с нами в старые времена, когда впервые пришёл на Русь Батухан, сыроядец ненасытный. Конечно, война — она война и есть, без душегубства не бывает, однако же...

Твёрдо решив, что новообретённый дядька мог оказаться и хуже, Андрей исправно и обстоятельно отвечал на расспросы, сам поспрашивал насчёт ливонской жизни, хотел бы узнать побольше об орденском войске, но этого касаться не стал. В целом свидание родственников проходило глаже, чем можно было опасаться. И всё же он почувствовал облегчение, когда пригласили в столовую палату.

Обед, несмотря на малочисленность приглашённых, удивил Андрея своей пышностью: Висковатый словно хотел показать ливонцам, что и сам не менее Беверна рад отысканию его племянника и хочет отметить это по-праздничному. После обычных здравиц великому государю, кесарю и орденским властям печатник велел слуге снова наполнить кубки и поднял свой.

— А теперь выпьем за счастливый случай, что свёл за этим столом двух противников по недавней брани, кои не знали о кровном своём родстве, ныне же его обрели...

Обводя взглядом сидящих за столом, он пригубил вина и продолжал: