Георгий Блюмин - Юность Татищева

За Никольским-Урюпином, что на речке Липке, по причине размытия дождями плотины свернули к Ильинскому. Тут пришлось отдать царские тридцать копеек за переправу через Москву-реку. Далее путешественникам встретилась захудалая деревенька Жуковка с бедными мужичками-плотниками и покривившимися курными избушками. На горе вспыхнуло красностволье высокого бора, повеяло терпкой свежестью сосны. Длинные вечерние тени легли на дорогу от стройных стволов. И деревня здешняя именовалась Борихой. Еще восемь верст — и выбрались на старую Смоленскую дорогу. Здесь Вася вновь перебрался на козлы к Егору. Тот, жалея, лошадей не погонял, карета неспешно катилась по пыльной дороге. Вася вглядывался в начинавший слегка темнеть воздух, путь был безлюден, воображенье рисовало таинственные и странные картины…

— Егор, расскажи, пожалуйста, страшную историю.

— Не знаю я страшных историй, Василий Никитич, я ведь еще и жил-то мало на свете.

— Все равно, Егор, ты ведь такой большой и сильный. Ну, если ты сам не знавал ничего такого, так, верно, отец твой знал и тебе рассказывал.

— Отец-то много чего повидал, это верно, Он ведь тоже был московский стрелец, как я.

— А Стеньку Разина он помнит?

— Стеньку Разина, Степана Тимофеевича то есть, весь народ русский помнит. Хоть и не гоже про то сказывать царскому стольнику, а молод ты еще, малец совсем, и душа покуда чистая, светлая. Расскажу я тебе, Вася, историю, что от отца Гаврилы Ивановича слышал в детстве. Было это с ним годов с двадцать пять назад. Собрали их тогда, стрельцов московских, две сотни, и голова стрелецкий Василий Пушечников повел их на город Арзамас, и пушки с собой велено было взять. А в Арзамасе стоял в ту пору воевода князь Долгорукий с рейтарами, драгунами и иноземными наемными войсками. Во всей округе поднималось крестьянское восстание, и бежали от Стеньки Разина в Арзамас, в осадное сиденье, в сентябре 1670 года стольники и стряпчие, дворяне московские и жильцы арзамасские, помещики и вотчинники, дворяне и дети боярские. И вот что чудно: более других грозен был воеводе Долгорукому крестьянский отряд, коим командовала старица Алена. Да-да, монахиня, родом из Арзамаса. Ее так и прозвали в народе — Алена Арзамасская. Не было пощады от ее воинов мучителям простого люда. И сказывали, будто ведунья она и оттого не берут ее ни сабля, ни пуля. Была она дочь крепостного крестьянина, в монастыре грамоте обучилась и врачеванию. Говорила так на сходках народных, что шли под знамена Разина все новые сотни. Ее отряд был уже в десять тысяч человек и стоял в городе Темникове. Туда и пошел князь Долгорукий со своими из Арзамаса. Отец позже пришел — не больно спешили московские стрельцы, простой народ ждал Степана Тимофеевича на Москве… Быть бы князю разбиту, кабы не предали Алену, что с малым отрядом осталась в Темникове: главная сила вышла навстречу войску Долгорукого. Сожгли ее живой в срубе. Отец видел, сказывал: просила она перед смертью, чтобы храбро бились за свое счастье простые люди, тогда повернут князья вспять. Сама перекрестила по русскому обычаю сперва лоб, потом грудь и спокойно взошла на костер…

— Егор, а за что бьют и мучают простых людей? Ведь часто мужик умней своего господина. Вон Бухвостова Якова вся Русь знает.

— А у батюшки твоего, стольник Вася, много ли крепостных?

— Ну, если с маменькиным приданым, так душ пятьдесят наберется.

— То-то, что душ… Живая ведь душа, человеческая, а кто в этом разбирается?

Егор хлестнул лошадей, карета въезжала в Кунцево — вотчину Льва Кирилловича Нарышкина. Уже совсем стемнело, когда проехали западную заставу столицы и через Арбатские ворота въехали в Москву.

…При дворе царицы Прасковьи Федоровны было уже двести стольников, а она набирала все новых. Васе и Ивану жилось здесь неплохо, только скучали они по отцу да по маменьке. Когда не было приемов царских или поручений каких, Вася спешил ходить по Кремлю и любоваться его красотами. Рядом с царским двором у Боровицких ворот строился новый двор для царской семьи. Вблизи причудливо пестрели Патриаршие палаты. За ними, у Рождественской церкви, вздымалась колокольня Ивана Великого. Вася любовался украшенной кровлей собора, потом шел вдоль Кремлевской стены, за которой бежала река Неглинка. Проходил Троицкое подворье, ворота близ Каменного моста через Неглинку, дворы Симеона Микитовича и Дмитрия Ивановича Годуновых. Дальше располагалось обширное зернохранилище, в котором берегли великий запас зерна на любой случай осады. Тут стена поворачивала на юг, и за Никольскими воротами был мост через специально прорытый канал, что соединял Неглинку и Москву-реку. За самой большой и красивой Фроловской башней был Арсенал и Крутицкое подворье, дворы князей Сицкого и Мстиславского, дальше — поставленные покоем здания судов по разным делам, тут же и Посольский приказ, в нем разрешались все иностранные дела. Правее, если от Фроловских ворот идти, стоит Вознесенский монастырь, тут хоронят цариц. За ним — Чудов монастырь и старый государев двор, где жил Борис Федорович Годунов, когда стал царем. За Посольским приказом, левее того места, где висит Царь-колокол весом в 200 пудов, — собор Михаила Архангела, где погребают всех царей. И храм Благовещения Марии, собор о девяти башнях, коих кровли, как и на всем храме, покрыты золоченой медью, при том что и крест наивысочайшей из глав сделан из чистого золота. В Воскресенском монастыре Вася Татищев впервые издали увидел царя Петра. Служили панихиду по новопреставленной государыне царице Наталье Кирилловне. Утомленно и печально стоял перед аналоем царь Иван, позади него белело из-под черного монашеского покрывала лицо бывшей правительницы Софьи, перед иконой Вознесения Христова крестился брат умершей царицы, грузный и широкоплечий Лев Кириллович Нарышкин, а у самого намогильного камня стоял, прямо глядя перед собой, очень высокий юноша в царских ризах. Красивое круглое лицо, очень смуглое, в желтизну, падающие до плеч черные, слегка вьющиеся волосы. И глаза — страшные и загадочные. Их разглядел Вася, подойдя поближе вслед за Прасковьей Федоровной. Сверкающие, зеленоватые глаза, из которых лились слезы. Этот высокий юноша не дождался конца службы, обнял порывисто царя Ивана, который был ниже его на две головы, и пошел быстро к выходу. На пороге бросил боярам царское одеяние, а сам, как был в длинной куртке, коротких штанах и стоптанных башмаках, сел в карету и уехал.

Ввечеру того же дня Петр появился в Измайлове. Был уже другим, в парике, окруженный ближними людьми. Сердечно приветствовал царицу Прасковью Федоровну, улыбнувшуюся ему голубыми глазами, расцеловал детей ее Екатерину, Анну и Прасковью, недолго посидел в трапезной, где собрались бояре и окольничие. Закурил глиняную трубку, выпустил клуб дыма прямо в лицо боярину Шереметеву и повел всех ближних в Виноградный сад, в терем расписной, где на полу прямо расстелили карты Сурожского и Черного морей и повели речи про Турцию и про Азов. Заметил Васю, в дверях стоявшего, и пальцем вдруг поманил, но Вася испугался и убежал подальше в сад.