Георгий Блюмин - Юность Татищева

Тут засмеялись все, а Вася схватил из рук лакея корзинку с орешками, побежал в сад кормить белочек.

Шереметев не спешил подниматься из-за стола, всматривался в три пары молодых глаз, продолжал неспешный разговор:

— Хоть и тяжел я стал на подъем, а поеду к Ивану Алексеевичу и Прасковье Федоровне, государям нашим. Ивана Алексеевича, царя то есть русского Ивана Пятого, видеть мне пришлось в последний раз недалече отсюда, в Петровском. Деревню эту еще Петрово-Дальним зовут. Освящали там церковь Успенскую. Так они с сестрицею стояли у алтаря при освящении — Иван Алексеевич и правительница Софья-царевна. Царь-то все кашлял, а потом к народу обратился и умную такую речь держал. Да, видно, кончатся на Иване Алексеевиче русские цари Иваны. Петрово время грядет. Вот и храмы взять: много окрест Спасского моего церквей стоит, любо-дорого поглядеть в ясный день. А и тут ломается все к новому. В селе Дмитровском, к примеру, недавно возвели храм во имя святого Дмитрия Солунского, покровителя славян. А отчего так? Оттого, что триста лет минуло со времени Куликовской битвы, когда великий князь Дмитрий Иванович побил Мамая во славу Руси и во имя будущего ее. Сколь дивные храмы строились у нас до татарского прихода, до рабства нашего! Двум Дмитриям обязана Русь спасением своим: князю Дмитрию Ивановичу и воеводе Дмитрию Боброку-Волынскому, чей полк засадный спас сражение в пользу россиян. И все вы Татищевы, коих зрю перед собой, родились к сему славному трехсотлетию, и вам умножать славу и силу Руси. Да, так вот церкви: Дмитровская, хоть и новая, а как будто до Петра построена — так строили на Руси издревле. Успенская в Петровском уже под колоколы выведена, вместе храм и колокольня, нарышкинская в Филях — это уже петровское время, новое, невиданное. А я мыслю красу ту стократно усилить, чтобы новое царствование государя Петра Первого ликованием и благолепием храма моего Спасского почтить и отметить. Ваш татищевский мужик Якушка Бухвостов один сие мое желание выполнить может. Гляди-ка, какую красу почал возводить. Да в Рязань убег… Оставил мне тут каменных дел подрядчика Бакрова. Да что Бакров. Ругаюсь с ним, спорю, а все вдвоем не осилим того, что Якушка-мужик враз сообразит. Ну да я его возверну, не будь я боярин Шереметев. Что ж, господа стольники, пора и в путь собираться. Поутру раненько тронемся вместе на Москву. Пойду хозяйство передам сыну, а вы сад мой поглядите и ночуйте во флигеле, все там для вас приготовлено.

— Спасибо, боярин Петр Васильевич — за хлеб, за соль, только нам пора обратно. Велено тебя звать, а самим сразу возвращаться. Не взыщи с царевых слуг, — Артемон по праву старшего поклонился и простился с Шереметевым.

В два часа пополудни карета, запряженная четвернею, выехала с шереметевского подворья в селе Спасском. Скоро миновали село Дмитровское, что в Горетовом стане, и въехали на высокий берег Истры. Артемон, Степан и Иван сидели в карете, неугомонный Вася выпросил позволение сесть рядом с кучером, молодым стрельцом Егором Пшеничниковым, и во все глаза оглядывал окрестность. А местность была красоты необычайной.

Дорога шла по протяженному высокому взгорью. Слева тянулось просторное ячменное поле, замыкавшееся полоской леса. Справа была зеленая бездна: край взгорья круто нисходил к долине реки, поблескивала под лучами августовского солнца Истра, а за ней открывались глазу все новые и новые дали, перелески, поля, впадины и холмы. На повороте дороги увидел Вася оставленный далеко позади цветной шатер и белоснежную стать Дмитровской церкви. До тридцати колоколенок насчитал Вася на ближних и дальних холмах окрест, все они обозначали какую-то определенную деревню, и Егор безошибочно называл их по именам, ибо езживал тут и в прежние годы.

— А отчего, Егор, у тебя под козлами пистолеты? — спрашивал вдруг Вася, заглядывая под ноги кучеру, где стоял ящик, и в нем на колдобинах погромыхивало железо.

— Про все вам ведать надобно… Ну а нападут, неровен час, лихие люди? Мне ведь вас, стольников, оборонять приказано.

— Ну кто тут на нас нападать станет? Ведь уже и Москва скоро. Егор, позволь мне в седле проехать. Ну хотя бы до моста…

Егору не терпится поскорее домой воротиться, но Вася упрям, и кучер останавливает лошадей. Пока он выводит из упряжки кобылку буланой масти, идущую под седлом, Вася соскакивает с козел, бежит вокруг кареты и открывает дверцу. Артемон откладывает в сторону «Куранты» [10] «Куранты, или Вестовые письма» — рукописная официальная газета, издавалась Посольским приказом. , где читал о военных планах Турции и о фейерверке в Венеции, и выходит из кареты, чтобы узнать о причине остановки. Степан и Иван спят, прижавшись плечами друг к другу. Поняв, что происходит, хотел, было, поругать Васю, но уж больно хорошо на воле, и Артемон ложится в траву, на теплый пригорок и глядит в небо на кучевые облака. Потом карета снова трогается, Васе строго наказано ехать позади кареты, и он, очень уверенно держась в седле, едет неспешной рысью на буланой лошадке, и кажется ему, что мир стал еще шире и интереснее с высоты седла. Ветер треплет русые волосы, круглое по-детски лицо оживлено, на щеках веселые ямочки, темные глаза поблескивают восторгом. Но вот дорога постепенно спускается вниз, на луг, и Вася видит с седла, как на мосту засуетились мужики-стражники: за переезд и переход реки берется пошлина. За Истрой — владенья бояр Одоевских, и «мостовые деньги» — одна из статей дохода боярского. И суета на мосту понятна: карета богатая, не иначе боярин знатный едет, не поскупится. Откуда им знать (сюда ехали другой дорогой), что едут четверо юных стольников двора царя Ивана V, что расчетливая царица Прасковья Федоровна дала в путь стольнику Артемону всего тридцать копеек, — пускай, мол, бояре содержат посыльных. Хорошо это все знает Егор и потому к мосту не едет, а направляет смело коней к известному ему броду, и те легко выносят карету на противоположный берег Истры на глазах у раздосадованной стражи. Он еще дает возможность лошадям напиться и запрягает вновь буланую кобылку.

Вася забирается в карету. Артемон отирает платком мокрое от брызг Васино лицо и волосы, проснувшиеся Иван и Степан расспрашивают Васю, где они едут и долго ли еще добираться до дому. Теперь Вася просит Артемона дать ему «Куранты», он хочет читать братьям новости.

Карету трясет на лесной дороге, читать трудно, но Вася медленно произносит «книжные слова», так не похожие на обыкновенную речь. Васе пришлось уже побывать однажды в Посольском приказе, и он видел там самый старый экземпляр «Курантов» — он вышел в 1621 году. Особая приказная группа находилась в приграничном польском местечке Столбцы, там отбирался и переводился материал из зарубежных газет, из частных писем официальных русских людей, что были за границей отечества. «Столбцы» — это длинные и узкие листы бумаги, на коих писалась газета, отсюда и названье местечка. Из Столбцов материалы, тщательно отобранные, шли в Москву, и «Куранты» переписывались в 20–30 экземплярах на столбцах и передавались царю и самым ближним людям.