Георгий Блюмин - Юность Татищева

— Кланяться надобно, отрок, — сказал Шереметев младшему из гостей, — чин почитать.

— Сам кланяйся, — дерзко и звонко проговорил мальчик, — у тя, вишь, какое брюхо толстое, стало быть, полезно лишний раз поклониться.

— Предерзостно говоришь, чадо, кабы ты не царский посланец, для пользы твоей велел бы высечь тебя розгами. Кто таков, как прозываешься?

— Татищев Василий, — отвечал стольник. — Да и все мы тут — Татищевы.

— Помолчи, Вася, — дернул за рукав его стольник постарше. — Летами мал, стало быть, неразумен. — Еще раз поклонился: — Артемон Федоров Татищев, а это мои товарищи.

— То-то, — боярин смягчился. — Вам всем вместе не набрать моих годов. А что, и вправду все твои родичи? Сколько тебе, старшему?

— Мне восемнадцатый год пошел, а это, — Артемон стал представлять других стольников, — Татищев Степан, четырнадцатый год ему, Татищев Иван, двенадцатый год, а он вот — Иванов братец Василий, восьмой год всего.

— Ишь ты, мал, да удал. Строптивость, брат, до хорошего не доведет. Вон боярина Михайлы Юрьича Татищева человек Якушка Григорьев — архитект знатный, а сбежал от меня неведомо куда… А ты чей сын будешь?

Вася между тем подбежал к высокому окну и выглядывал в сад.

— Мы Никиты Алексеевича сыновья, — отвечал за Васю Иван, — Дмитровского уезда.

— Знаю, знаю воеводу Никиту Татищева, ныне, кажись, в Поместном приказе служит?

— Батюшка с нами три года как приехал сюда, в Дмитровском уезде в маменькиной деревне жили, а батюшка — хороший геодезист, потому Поместный приказ дал ему поручение работать в уезде для розыску, меры, межевания и учинения чертежа Богоявленского и других монастырей. Братец наш младший Никифор с маменькой в Горках живут, в Вышеградском стане, под Дмитровом, и учитель Яган Васильич с ними…

— Вот где ты немецкого духу-то понабрался. — Петр Васильевич поймал Васю за плечо. — Давно в стольники пожалован, Василий Никитич?

— А отколь у тебя, боярин, столько белок по саду бегает? Им бы орешков, дай я покормлю… — Вася вывернулся из-под руки. Опять за Васю отвечал степенно Иван:

— Как родилась у государя Иоанна Алексеевича дщерь, благоверная царевна Анна Иоанновна, в прошлом годе, так нас с братом Васей и пожаловали в стольники. А вот Степан — сиротка, сын покойного Василья Петровича Татищева, псковского дворянина.

— Как же, знаю от покойного батюшки Василья Борисовича: в том тяжелом бою с крымскими татарами под Волынью в 1660 году был он воеводою вместе с Алексеем Никитичем Трубецким. Окружили отца татаровья, сотни две одного его, бился он храбро и пал, израненный, к ногам своего коня… Ну, да прошу к столу, господа стольники, там и говорить свободнее.

Когда сели все за стол, уставленный яствами, боярин продолжал:

— Уж нацелилось татарское копье в грудь батюшкину, но тут пробился к нему молодой русский жилец по имени Борис Яковлевич Татищев, из полка Трубецкого. Разрубил татарское копье саблею пополам и многих врагов побил, но и самого его связали и вместе с батюшкой свезли в Крым, в Бахчисарай, где ставка ханская. После допроса бросили Бориса Татищева в подвал крепости Чуфут-Кале, пробовал он бежать, но пойман был и казнен в том же году. А батюшку допрашивал сам хан татарский Ислям-Гирей. Составили тогда татары посланье царю, мол, отпустим воеводу Шереметева, только верните нам Казань и Астрахань, дали батюшке подписать, но Василий Борисович бросил бумагу прочь. И потом двадцать один год томился в крепости Чуфут-Кале, что в Бахчисарае. Выкупили его мы слепым и больным, но не сломленным. — Петр Васильевич перекрестился, гости — вслед за ним. — И приезжал хоронить батюшку отец Бориса Татищева, Яков Иванович, что был воронежским воеводою. Да… Служили и псковские Татищевы под Витебском при дяде моем Василье Петровиче, храбрые воины. Так доложите, зачем пожаловали ко мне. Ведь в Уборах я редкий гость, кабы не храм строить, так и не приехал бы сюда. — Боярин повернулся к Артемону как к старшему.

— Сорок дней, как преставилась государыня всея Руси Наталья Кирилловна. Потому обед будет в Измайлове, званы все бояре московские.

— Ведаю: правит отныне полновластно государь Петр. А мужеска особа на престоле России ох как надобна. Я ведь помню, как царские потешные набирались, и мои мастеровые мужики подались тогда в Преображенское. А ныне: полк Бутырский, полк Семеновский и Преображенский — эти два теперь лейб-гвардейскими поведено называть, Лефортов полк… Сам Петр Алексеевич нынче себя показал командиром в Кожуховском походе — искусно бились две русские армии, не по старинке, как во времена боярина Василья Голицына. Только с голоду мерли в Крымских степях, числом брали, а искусство армейское молодой наш государь первым развивать начал. Бог даст, и наследника Алексея Петровича государь вырастит столь же преданным отечеству. Как здоровье наследника, господа? Что матушка царевича, царица Евдокия Ларионовна?

— При царице больше состоит сестра Петра Алексеевича, царевна Наталья Алексеевна и немецкие учителя, таково желание государя. Пятый год уже пошел наследнику, а ростом, видно, будет с батюшку, — отвечал на вопрос боярина Артемон.

— Да, клещами сжимают Россию, с севера — швед, с юга — турок. К Европе скоро и не пробиться будет. Когда с Польшей вечный мир заключили, обещались с турками да татарами крымскими воевать — и Польше обещались, и Римской империи обещались. Что толкуют на Москве — не будет ли нового Крымского похода?

— Россия пойдет на шведов и их победит! — вдруг звонко произнес Вася и стукнул кулачком по столу.

Шереметев заулыбался.

— А вдруг и правду самые юные уста произнесли? Нам со шведом тягаться трудненько, но вот подрастет стольник Вася и, глядишь, побьет шведов. Побьешь, Василий Никитич?

— Побью, если царь Петр Алексеевич даст мне свой полк и свои корабли.

— А ты и корабли видал?

— Я их и рисовать умею, с парусами и веслами, и боты и шнявы, и каравеллы. Мне учитель показал. И сам я видел, как царь Петр на боте, что нашел в Измайлове, по Яузе под парусами ходил. Меня брала с собой царица Прасковья Федоровна глядеть нынешним летом. — Вася раскраснелся и вилкой в воздухе чертил контуры воображаемого корабля.

— И каков же бот у царя Петра? — с интересом спросил Шереметев.

— Тятенька говорил, что мне было только два годика отроду, когда царь Петр уже катался на этом ботике по Яузе. Мы тогда еще в Пскове жили.

— У нас в Пскове и большие купецкие корабли есть, — заметил Степан. — Ты же, Вася, знаешь.

— Купецкие не такие. Хоть и большие, а у Петрова ботика целых четыре пушки есть, он хоть и не очень большой, а военный. И очень красивые медные дощечки прибиты к бортам и к корме, так и сверкают на солнце. И мачты с парусами русскими и латинскими. И матросы в синих чулках, черных штанах и в башмаках с пряжками. А самый главный матрос Меншиков, и царь Петр его больше всех любит, потому что Меншиков смелый и большой-большой в вышину, почти как сам царь. Только у Меншикова совсем нет красивой бороды, как у тебя. — Вася дотронулся осторожно рукой до боярской бороды и засмеялся. — Ты поедешь с нами, а не то государыня Прасковья Федоровна на тебя прогневается, да и нам достанется на орехи, что тебя не привезли. Да, ведь я просил тебя дать мне орехов, белок покормить!