Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Время перевалило за полночь. В степи не было слышно ни звука. Терпко пахло молодой полынью. Ержол ехал неизвестно куда и зачем.

Неожиданно тучи закрыли звезды. Поднялся резкий ветер, еще мгновение — и ураган разъяренным зверем помчался по степи.

Ержол явственно ощутил, как он одинок на свете. Не испытанный доселе страх сковал его. Крепко завязав малахай, он поехал быстрой рысью. Сверлившая его тревога, душевная буря как бы слились с бурей на земле.

Он подумал, как бесцельна была его жизнь. Эта бестолковая жизнь сломала его. Куда теперь ему идти? На какой путь ступить? Чем заполнить свои дни? Ержол почувствовал, что впереди зияет бездна.

Послышались раскаты грома. Хлынул ливень. Малахай намок. Ержолу стало холодно. Как высохший тростник поздней осенью, стонало его сердце.

Скатившись с коня, Ержол упал в мокрую траву. Кажется, он плакал впервые в жизни. Съежившись в комок, плакал навзрыд. Слезы, смешанные с дождем, бежали по его лицу.

Он бился в судорогах.

Вдруг — словно гора на него обрушилась — он ощутил невероятную тяжесть. Тугая петля волосяного аркана душила его все сильнее, отнимая последний глоток воздуха…

— Я не дорожу жизнью, которую вы считаете роскошью для меня. Берите ее. Но прежде я выдам вам одного человека, потому что желаю ему смерти. Это говорит вам Ержол, который перемахивал через горы, перепрыгивал через пропасти. И не бросал слов на ветер. Если вы считаете меня джигитом, следуйте за мной, если — нет, прикончите меня и уходите. Вам же лучше, если одним казахом станет меньше. Я иду на это злое дело, потому что не могу справиться с отчаянием, терзающим меня. Молодой султан — достойный человек, и я был бы ему надежным щитом, если бы не ярость мести. Мне трудно было решиться, но я решился. Коли он унизил собственного воина, то может накликать позор на всю страну. Так я утешаю свою совесть. Это не предательство, а предосторожность. Пусть он падет жертвой. Сейчас я проведу вас к Джангир-султану, — угрюмо сказал Ержол схватившим его ойротам. Он решился на этот неслыханный поступок в порыве гневного отчаянья.

Домбра стонала. Рассыпая дробь звуков, теперь превратилась в широкую напевную мелодию. Поникшие головы собравшихся выражали скорбь. Мягкие протяжные звуки кюя росли и крепли. Словно прикоснувшись к заповедной тайне, они напоминали стенание безутешной матери. Люди слушали будто в забытьи, растерянность отступила, ее сменило глубокое волнение, внутреннее напряжение. А им так хотелось расслабиться, заглушить боль страшной потери.

Под белокаменными сводами дворца, если не считать жужжащей мухи, царило полное безмолвие. Никто не смел пошевелиться. Все смотрели на Ашимтая, который рассказывал в песне, как захватили в плен Джангир-султана.

Домбра словно говорила человеческим голосом, мудрым и печальным голосом сказителя. Но скорбь еще не означает покорности — как грозный ураган, нарастал этот голос, беря за живое.

«О великий Джучи-хан, погиб твой сын, погиб твой сын! Веришь ли ты мне? Лучше б ты не верил мне…»

Так поется в кюе «Хромой кулан».

Так плакал несчастный певец, поведавший хану об одиноком охотнике, чье тело осталось в бескрайней степи. Льющаяся из сокровенной глубины, разрывающая сердце мелодия говорила о бренности мира, о краткости человеческой жизни. Не каждому дано родиться, но, родившись, умереть ты должен достойно. Слезы твои текут не из глаз, огромная тяжесть, подобная махине Каратау, навалилась тебе на грудь, исторгнув этот плач из глубин сердца. Можно ли противиться судьбе: всякий, кто пришел сюда, рано или поздно покинет бренный мир…

Домбра запела громче. «Не кичись своею саблей, сабли есть и у врагов. Гнев твой плещется рекою, а у них — клокочет морем. Раз доверился ты силе, лишь слепой разящей силе, ты прольешь немало крови и себя в крови потопишь…»

Домбра словно немного успокоилась, пальцы Ашимтая побежали по струнам, как тихий прохладный ветерок. Так дождь, орошающий землю, рассеивает облака.

«О великий Джучи-хан! Виноват хромой кулан. Ты поверь мне, Джучи-хан!»

Так рыдает кюй «Хромой кулан». Старая мелодия пронзила сердце Есим-хана, отца молодого султана. Он беззвучно заплакал, не стесняясь присутствующих.

Ашимтай заиграл новый, свой кюй. Он не уступал «Хромому кулану». Боль невосполнимой утраты, горечь и скорбь звучали в нем.

Домбра спела о сокровенном. Смелым иноходцем унесла душу в заоблачные дали, заставила ее кипеть бурей чувств. Есим-хан ощутил дрожь в ослабевшем теле. Неужто смысл жизни в одних бранных походах, когда и поспать некогда, не то что улыбнуться красоте жизни? Песня Ашимтая перевернула его. Вот ведь искуситель этот кюйчи, какие чары у его домбры! Молодой султан уцелел в стольких боях, шел по колено в крови, а теперь его захватил в плен какой-то сброд! Может ли он, отец, бездействовать, предаваясь своей скорби? Как сказано в песне:

Грудной голос домбры стад леденящим, пронизывающим, как зимний ветер.

Отчего так ноет все тело? Где же та яростная сила, что в былые времена мгновенно подымала его на защиту оскорбленной чести? Неужто иссяк запал? Неужели так заворожил кюйчи?

А домбра все рассказывала печальную историю о том, как Джангир-султана пленили ойроты. Грустные переборы баюкали душу, но и звали ее отрешиться от сиюминутного, воспарить над землей.

Мелодия снова стала нарастать. По белой бороде хана катились слезы. Слезы скорби, слезы мужества.

Воображение позволяет свободно скользить во времени, легко может перенести оно в иные края и веси.

Далеко на юг простерлись зубчатые Саурские хребты, похожие на крепостные стены. На севере виднеется силуэт Алтая. Здесь, между горными отрогами, и простирается пойма черного Иртыша. Везде темнеют, похожие на спящих верблюдов, песчаные холмы, поросшие тамариском, тополем да березой. Плешины барханов обрамлены карликовым кустарником. На северо-западе Саура высится пик Манрак, на западе — горы Тарбагатая. С самой высокой вершины Саура — Музтау сбегает множество родников. Вдоль синего родника идет юноша. Он что-то тихо напевает, его песнь сливается с журчанием родника. В груди юноши звенит множество голосов, он молод и счастлив. Ему только, что исполнилось семнадцать. Никогда еще не было такого прекрасного лета, как в этом году. Радость переполняет его. Только бы не иссякло это половодье жизни.