Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Расих перевел Махову слова Суртая, и тот благодарно кивнул. Отблески костра играли в его голубых глазах.

— Суртай-ага, вся наша надежда на вас, я знал, что вы нас выручите. Мне не по себе, я печалюсь оттого, что вы пострадали из-за нас, и молю бога, чтобы к вам вернулось здоровье. Так получилось, что я много скитался, можно сказать — стал кочевником. — Федосий улыбнулся, но сразу же его лицо стало серьезным. — Я и Груня хотим остаться с вами, стать вам родными.

Груня постепенно осваивалась в незнакомой обстановке. На колени к ней взобрался Жоламан и осаждал ее вопросами:

— Тетя Курана, вы насовсем к нам приехали? А где ваши верблюды, кошмы? Они еще в пути? — В смышленых глазах мальчугана светились радость и любопытство: видно, незнакомая белокурая девушка пришлась ему по душе. Груня не понимала того, о чем говорит ребенок, но ее охватила волна нежности к нему, она ласково притянула Жоламана к себе.

Когда съели мясо и запили его бульоном, Расих пошел устраивать гостей на ночлег. Суртай хотел, чтобы они отдохнули, а наутро смогли собраться.

Жоламан пошел провожать полюбившуюся ему «тетю Курану».

Холодный ветер дул сквозь прутья юрты, он был настоян на горьком запахе осенних трав. Суртаю не спалось; отвернувшись к стене, он погрузился в невеселые думы.

«Видно, я уже не подымусь, — горестно думал он, — слабею с каждым днем. И то правда, один шайтан живет вечно, но обидно умереть рано, не закончив начатых дел и стихов. Если меня не будет, что станется с несчастными бедняками, доверившимися мне? Восстанут ли они против произвола богатеев или смирятся перед железным кулаком какого-нибудь Тлеу? Кто наведет их, укажет дорогу во тьме? Многие сложат головы в неравной борьбе… Как переменчива жизнь — то бурлит, словно полноводная река, то иссыхает, как летом ручеек. Неужто это вечный закон? Всегда ли жизнь будет юдолью печали? Или придет конец беспросветной нищете, унижениям? От хана не жди добра, от бая не будет помощи. О господи… И у русских так же. Богачи имеют власть, притесняют таких честных работящих мужиков, как Фадес. Он надеется на меня, верит мне. Я совсем обессилел, хворь задавила меня. Как я смогу ему помочь? А проклятый филин, его тесть, не будет сидеть сложа руки. Устроит погоню, кровопийца! И до нашего аула доберется. Что тогда будет? — Суртай тяжело вздохнул. — Если он явится сюда, я, как казах, не смогу выдать ему сноху — обычай не велит, ведь они пришли сюда просить защиты. И односельчане меня поддержат. Значит, начнется вражда. А что, если куда-нибудь их переправить? Я бы так и сделал, нашел укромное место, если бы не моя немочь. И оставить их здесь нельзя, и так уже много пролито крови. — Суртай хорошо понимал, что, если не укроет Фадеса и Курану, аулу не поздоровится. — Тлеу только этого и надо! Один раз он переломал мне кости, что ему стоит их живьем сжечь. Да, так… Им только дай повод. Какое дело этим сытым негодяям до молодой любви! Их цель поссорить, разъединить людей. Для казаха и для русского мужика главное — выжить. Разве таким, как Тлеу, понять это, они на все готовы, только бы не допустить нашей дружбы. Любовь двух ласточек — Фадеса и Кураны — не даст ему спокойно спать. Нельзя им оставаться в нашем ауле, но и отправить их невесть куда я тоже не могу. Что с ними станется в случае моей смерти?

Эх, дать бы знать батыру Аралбаю! Но как ему сообщить? И до Жомарта не добраться. Бескрайняя наша степь — ничего тут не поделаешь…

Слава богу, хоть мои односельчане не пухнут с голоду. Начали сеять хлеб. Правда, я сам не видел, но, говорят, пшеница уродилась. Спасибо русским мужикам, это Фадес нам помог. Теперь мои джигиты не пойдут с протянутой рукой к Бакену, к Тлеу. Землепашество будет подмогой моим сородичам. Глядишь, и меня помянут добрым словом… Голод — не тетка, но трудно расставаться с тем, что впитано с молоком матери; ни камча, ни дубина тут не помогут, только терпение и добрая воля. Так-то. Русские тамыры научили нас стоящему делу, а мы не пожалеем пота».

Поднялся ветер. Вдыхая запах пряных трав, Суртай почувствовал, что ему дышится легче. О травы земли родимой! Вы впитали солнце нашей степи, что может быть целебнее вас для изболевшего сердца?

— Тетя Курана, не уходи… — сказал Жоламан во сне.

Душа ребенка быстро прикипает к добру. «Кутенок мой бедный! Как-то сложится твоя судьба? Неужто пойдешь за подаянием к чужим людям?»

А на следующий день приехал Куат со своим небольшим отрядом. Потрескивал кизяк, уютно горел огонь в юрте Суртая, двое мужчин говорили по душам и прекрасно понимали друг друга. Подстелив шкуру, Кунтай присела подле них; она пряла шерсть, прислушиваясь к разговору.

Глаза у Суртая впали, усилился хрип в легких, но сейчас он чувствовал себя бодрее. Расправились морщины, на лице светилась благодарная улыбка. Ему хотелось высказать наболевшее, излить Куату душу.

— Брат мой, хоть ты и молод, но я вижу — неплохо разбираешься в жизни, сердце твое не глухо к людской боли. Не смотри на меня так, я и сам понимаю, что дни мои сочтены… не могу подняться… как волк с подрезанными сухожильями. Конечно, это рок мой, злая судьба, но больше всего виню я своих недалеких сородичей. — Суртай тяжко вздохнул, задумался, потом продолжал: — Все пережитое мной, все выпавшие на мою долю невзгоды заставляют меня усомниться в справедливости божьей. Но что толку укорять всевышнего? Еще вчера я был удалым батыром, а сегодня — живой мертвец. Выдохся я, Куат. Мне всегда претила слабость, а нынче я сам слаб и беспомощен. Слабым меня сделал опять-таки мой сородич, ты знаешь, кого я имею в виду, — Тлеу. Он выгоняет меня как паршивую собаку. Когда-то я был его правой рукой, а теперь стал ему обузой. Я не могу обвинять Тауке-хана; неудивительно, что он считает меня зачинщиком стычек с русскими, это Тлеу оклеветал меня, распустил ложные слухи. Как я жалею, Куат, что так поздно познакомился с русскими мужиками. Они такие же бесправные люди, как и мы. Их невзгоды — наши беды. Какого бы ты ни был роду-племени, будь ты русский или казах, и у них, и у нас лишь бедняки подставляют шеи под пули, лишь они до времени сходят в могилу. Понял я это, лишь сам нахлебавшись досыта, но все же открыл глаза на мир.

Слушая своеобразную исповедь Суртая, Куат глубоко задумался. Угнетатели везде одинаковы, всюду они поразительно схожи. Здешний Тлеу, Турсун-султан ничем не отличаются от Булата, сына Тауке-хана, они так же бесчинствуют в своих аулах, кичась силой и богатством, так же глухи к голосу справедливости. Куату вспомнились слова Жомарта, когда тот напутствовал его в этот нелегкий путь: «Справедливость — это орудие в руках сильного, для слабого в ней мало проку».

Суртай скончался на третий день по приезде Куата, с великой горечью он сомкнул свои прекрасные глаза. Вот что сказал джигиту Суртай, перед тем как покинуть бренный мир: