Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

— Я никогда раньше не знал тебя, но по духу своему ты оказался моим братом, тем человеком, которого я искал всю жизнь. Теперь одно томит и тревожит меня. В тот раз Тлеу уехал, кипя злобой. Не успеет остыть мое тело, как он явится, чтобы забрать Кунтай. Сердце мое содрогается, когда я думаю, что ничем не могу помочь моей бедной жене, моей верной спутнице, которую я полюбил еще в отроческие годы. Наша жизнь прошла как один день, мы всегда были преданы друг другу. О горе, горе! Но моему сыну ты можешь помочь, увези Жоламана. Я наслышан о мудрости и доброте Жомарт-батыра. Поручаю вам обоим моего мальчика. Осуши его слезы… Еще есть к тебе одна просьба: тут у меня остаются друзья — башкир Расих и один русский по имени Фадес. Оба они в разное время, прося моей защиты, пришли в наш аул и остались. Пусть они вместе с вами отправляются к Жомарту. Когда узнаете их получше, поймете, почему я за них просил. Вы сыновья разных народов и должны подружиться, я бы хотел этого…

Такова была последняя воля Суртая, его завещание.

Зимой Куат вернулся в Туркестан и, побывав на приеме у хана, возвращался домой вместе с Жоламаном. Когда Куат узнал о гибели Зулейхи, все перестало существовать для него, лишь участливый взгляд сынишки Суртая, такого же одинокого в этом мире, как и он, немного ободрял его. Казалось, рано повзрослевший мальчик понимает смятение его сердца, его молчаливую скорбь.

Приехав в аул Жомарта, который зимовал в Теректы, он передал просьбу Суртая и препоручил мальчика заботам старого батыра. Ведь Жомарт не только выпестовал немало скакунов, потомков легендарного Тулпара, но совсем неплохо разбирался в людях.

С той поры как казахи попрощались с прахом Тауке-хана и останки его были погребены в мавзолее Ахмеда Яссави, шесть раз наступало знойное лето, шесть раз его сменяла пасмурная осень. Через два года после смерти хана по тайному приказу Абулхаира пал от кинжала наемного убийцы Каюп-хан. Наследовавший престол недоумок Булат-султан, сын Тауке, перестал собирать диван на Пепельном холме, чем был нарушен заведенный испокон порядок, и Жомарт-батыр теперь вынужден был все дни проводить у семейного очага в своем ауле. Он чувствовал себя не у дел, остро ощущал свою забытость в бескрайней степи, вдали от шумной, полнокровной жизни, и, часто просыпаясь среди ночи, с тоскою думал: «А жив ли еще я?» В один такой унылый день к Жомарту прискакал гонец и стал его торопить в дорогу. Время тяжелых испытаний настигло аксакала своей когтистой лапой и усадило на коня.

Это было лето 1722 года. Единство народа, давшее трещину еще при жизни Тауке, теперь оставляло желать лучшего — участились межродовые распри, в ход пошли дубинки. Сорвиголовы и забияки с нечистой совестью, с рукой тяжелой так «защищали свою честь», что пыль в степи смешалась с кровью.

В начале лета Жомарт женил своего последыша Жаунбая. Он не стал искать невесту вдалеке, не засылал сватов в аулы, он женил младшего сына на Аршагуль, дочери Жумабека, который, прожив в его ауле десять лет, стал самым близким человеком для Жомарта. Узнав о том, что Казыбек-бий благословил эту черноглазую девочку, Жомарт присматривался к ней. Аршагуль полюбилась Жомарту своей скромностью и красотой, и он женил на ней Жаунбая.

Ему мечталось устроить большое торжество, чтобы эту свадьбу люди запомнили надолго. В ближайшие аулы он послал гонцов, дальние — известил через приезжих. Ему хотелось, чтобы общее веселье согрело его стареющее сердце.

Но из ближних аулов приехало мало гостей, а из дальних — вообще никого не было. Свадьба прошла скромно. Разве людей поймешь? Может, кому-то не пришлось по нраву, что Жомарт не взял богатую невесту, а женил своего сына на дочери безвестного простолюдина? Как бы то ни было, не исполнилась его мечта о шумной и богатой свадьбе, пыль не клубилась под ногами сотен скакунов, торжество не длилось долго.

Муторно стало на душе у Жомарта, и, когда приехал гонец, он был рад приглашению.

Батыр взял с собой Жоламана, Тынышбая, подумал — и захватил Куата.

В иные времена он выезжал на люди с огромной свитой: в ней было девять сыновей и девяносто пять джигитов, сейчас — всего их было десять человек.

Каждый сидел на отменном скакуне. Сам Жомарт красовался на вороном коне. Седло из толстой синей кожи с длинным потником было обшито бархатом, стремена сверкали серебром, даже кожаный подхвостник у коня — и тот был украшен. Палило солнце, но батыр не накрывал попоной жеребца. Он размышлял и понимал, куда и для чего он едет.

Юный Жоламан держался поближе к Куату. Его конь, по кличке Сулуккара, что означает Черная Пиявка, ехал беспокойной рысью, потому что юноша все время окликал батыра, старался с ним заговорить. Рядом с ними рысил неторопливо Тынышбай.

Тынышбай робел при виде своего мудрого отца, он не помнил, чтоб хоть раз поговорил с ним запросто. Вот и сегодня он хотел задать ему один вопрос, но не решался. Заметив это, Жомарт окликнул сына.

— Я вижу, ты хочешь расспросить меня о чем-то? Так говори смелее, ты же мужчина.

И, окрыленный этим разрешением, Тынышбай спросил:

— Коке, скажите, почему мы покинули Аргынаты? Ведь раньше мы кочевали там?

Жомарт внимательно взглянул на Тынышбая, потом погладил гриву жеребца.

— Немало утекло воды с тех пор. То — долгая история, сынок. Зачем тебе она?

— Я знаю об этом понаслышке и верить небылицам не хочу, мне хочется узнать от вас…

— Э-э, ты прав, Тынышбай, не надо слухам доверять. Когда мы кочевали там, тебе было лет шесть, а может, семь. Сам понимаешь, много времени прошло. Тогда все было по-другому: аулы стояли рядом, и мы примкнули к аргынскому кочевью, что бежало от ойротов. Аргыны не посчитали нас чужими, мы получили и зимовье, и просторные джайляу. Ты знаешь, доброта — святое дело, она людей не делит на близких и чужих, а неприязнь всегда за пазухой скрывает нож. Ну ладно, я отвлекся, давай о главном. Среди аргынов у меня был друг, звали его Акмурза-батыр. Во многих схватках мы сражались с ним бок о бок и не поссорились ни разу. О всевышний! Если ты даешь людям разум, то зачем его порой отбираешь? Ведь если утратишь благоразумие, крошечная обида — не больше зернышка проса — даже между самыми близкими друзьями может вырасти в гору. Так и случилось. Акмурзе пришелся по душе один из моих скакунов. Я хотел подарить его другу после больших весенних скачек. Я назвал коня Коктуйгын. Это действительно был ястреб — на всех состязаниях он приходил первым, летел вперед как пущенная стрела. Однажды Коктуйгын исчез. А, как ты знаешь, конь для казаха — это его крылья. Я расспросил людей и узнал, что мой конь в косяке Акмурзы. Видно, бес меня попутал, самолюбие взыграло: взял я да и угнал Коктуйгына со всем косяком. С того дня засвистел меж нами холодный ветер, возникло недоверие, и нам уже не хотелось видеть друг друга. Ежегодно я пас табуны у родника в Аргынаты. В то лето, когда я привел туда кочевье, там расположился другой аул, как выяснилось — родичи Акмурзы. Я подошел к их аксакалам, а они и говорят: «Веди свое кочевье в Улытау». И все аргыны их поддержали. Я пришел в бешенство, подумал — хоть я и одинок, но кому-то не сносить головы. Вот что значит — пойти на поводу у гнева! Так я оказался в ауле Акмурзы. Мой старый друг — я помню, как будто это было вчера, — выехал навстречу, у его жеребца белела звездочка на лбу… Конечно же ярость овладела мной, лишила разума, но, увы, я понял это слишком поздно. Бился я с ним беспощадно, сгоряча не заметил, что у Акмурзы была только плеть. Опомнился, когда он упал на землю. Недаром говорится, что гнев — лютый враг человека. Акмурза скончался, когда зажглись первые звезды. Я не смел глядеть в глаза людям. Потом наш Златоуст Казыбек вершил суд, я уплатил выкуп. Найманы помирились с аргынами. Но какой ценой можно вернуть хотя бы улыбку моего лучшего друга? С тех пор очерствела моя душа, и я перестал улыбаться. Надо было мне знать, дурню, что друг — это друг, а враг — это враг, не путать два эти слова, и не было бы страшной, невосполнимой утраты. Время не сгладило потерю. Как я казню себя, Тынышбай! А еще водим дружину в походы, печемся о единстве народа! А сами напоминаем бодливых быков. Если бы очистили сердце от мерзкой накипи грошовых обид, пустячных стремлений, вот тогда бы мы были едины — не рассыпались по степи как птичий помет… Народ познается в войне, батыр узнается в борьбе. Вот она — справедливая мера. Иначе нас растерзают на части, и вороны нас поклюют — неупокоенных, непогребенных. Пойми это сердцем, сынок, — сказал в заключение Жомарт.