Инга Кондратьева - Девятая квартира в антресолях - 2

– Я? – гремела Гликерия Ивановна. – Я могу! Я здесь все могу! И не сметь мне врать! Вы в моем доме! Хотя бы не делайте из меня идиотку! Романсы, Институт, брат и сестра, явились под утро. Вам мало? Благодарите Бога, что там не было фотографического аппарата!

– Но, простите, – Сергей продолжал бороться, не пойманный за руку. – Да, мы вернулись поздно, но это не доказывает… Все было совсем не так!

– Сергей! Иди к себе. Немедленно. Я с тобой буду говорить позже, – Удальцова принимать никакие оправдания не собиралась. – Ты, видимо, не желаешь понимать, что такое ответственность. За себя, за другого человека, за лошадей, в конце концов. И говорить, да и поступать с тобой, как со взрослым, адекватным человеком, видимо, смысла нет. Я доверила тебе честь сестры. Честь семьи. Больше такой глупости я не совершу. Ступай вон отсюда.

– Но…

– Ступай, я сказала!

Сергей ретировался. Тетушка обессиленно опустилась на освободившейся стул и вовсе безжизненным голосом изложила Татьяне свои выводы.

– Значит так, красавица. Много воли себе взяла? Так бери же всю! Я твоей судьбой больше заниматься не желаю.

– Но, тетушка, – Таня сейчас была само послушание. – Это случайность. Мы просто задержались в городе. Обещаю, больше такого не повторится! Простите меня.

– Я эти слова сто раз слышала. Не верю!

И тетушка поведала повзрослевшей дочери плачевную историю последних лет жизни ее родной матери. Мигом превратившись из генеральской дочки и племянницы миллионщицы в «порождение гулящей пьянчужки», Таня потеряла дар речи. Она больше не умоляла тетку ни о чем, пытаясь уложить в голове только что открывшуюся правду. А тетка продолжала диктовать свои планы.

– Сейчас ты приведешь себя в порядок и оденешься, как приличная барышня из приличного дома. В новом твоем гардеробе есть и пристойные платья! Будь любезна! Скромно. Аккуратно. И быстро. Через час мы с тобой обедаем в кофейне. Прополощи рот мятной водой. И запомни! Все утро мы провели за покупками. Об их наличии я позабочусь. Встретим знакомых, сетуй на то, что у Стрельцова нынче лавка закрыта, только время потеряли – у них все водой залило с утра, водопровод прохудился, весь переулок в потоках, даже подъехать нельзя. Упомянут эту статью, закатывай глаза и ужасайся вместе со всеми!

– Тетя, у меня совсем нет сил, – попыталась оградиться Таня.

– Поднимай жопу и одевайся! Через полчаса жду во дворе. Это последнее, что я могу для тебя сделать.

***

В монастыре произошел безобразный случай. Подобного здесь припомнить не мог никто. Все развивалось настолько стремительно, что даже сами участники событий, вряд ли заранее могли предвидеть последствия ряда незаметных вроде бы изменений. На следующее утро после того неудачного визита Лизы с компанией, Андрей Григорьевич проснулся, как ни странно, в хорошем настроении, и, если засыпая, он все еще корил себя, то выйдя после сна на порог, вчерашнее вспоминалось уже как сон и на душе было, если и не спокойно, то, как говорится «отпустило». Светило яркое солнце, щебетали ранние пташки, день обещал быть жарким и ясным, ни одного облачка не было видно на небе.

Андрей Григорьевич услышал, как проснулись его сожительница по дому и приставленная к ней женщина, которая ухаживала за вдовой во время ее приступов. Они настигали хмурую женщину все чаще, и помощница оставалась при ней теперь почти неотлучно. Но ночь была спокойная, Полетаев не слышал стонов через стену, как бывало порой, и он обернулся поприветствовать Катерину Семеновну, так звали его временную соседку. Она прошла мимо него молча, сжав губы до синевы, и Андрей Григорьевич подумал, что боль все-таки преследует ее и в душе пожалел женщину.

Вновь встретились они за завтраком. Разговоры в трапезной были недопустимы, но на приветственную улыбку Полетаева вдова, сидящая напротив за длинным деревянным столом, в ответ прожгла его долгим пристальным взглядом, а после швырнув ложку со злостью и силой, нарушила благостную тишину. Все посмотрели на нее. Она терпела пару минут, но видно было, как клокочет внутри нее что-то невысказанное – дожевав, она прекратила еду, но мышцы лица ее продолжали двигаться отчетливо, видимо она скрежетала зубами от напряжения. Потом она порывисто вскочила, неуклюже перешагнула общую лавку, потому что выйти обычным путем можно было только по очереди, а все еще сидели. Ее шаль зацепилась за какой-то сучок или гвоздь и, потянув ее, но поняв, что та не отцепляется, она с утробным возгласом рванула ее, оставив клок выдранным, и ушла на улицу в одиночестве.

Сомнений не было – причиной ее такого бурного недовольства был не кто иной, как Андрей Григорьевич. Теперь все смотрели на него. Он сам недоумевал, потому что никакой вины или проступка за собой не помнил. Он решил выяснить все позже и стал кушать, все вокруг тоже успокоились и почти сразу забыли о происшествии, мало ли у кого бывает плохое настроение, просто смирения в ней мало. Вернувшись в домик, Полетаев соседки не застал, а после был длинный день с его заботами и делами. Лишь под вечер они снова вынужденно встретились. Прошло уже столько времени, что чувства, вызванные утренним инцидентом, у Андрея Григорьевича притупились. Но он все равно, увидев соседку, спросил, не вызвал ли чем ее недовольства? Она сквозь зубы процедила «нет» и скрылась на своей половине.

Следующий день принес перемены к худшему – с утра было прохладно, а небо затянуло серой хмарью. Ветер нагонял тучи, хлестал по лицу, гулять на тропинке не было ни у кого никакого желания. Полетаев вышел было на холм, да пару раз чудом удержав шляпу, понял бессмысленность затеи и вернулся в дом – заданий от батюшки на сегодня у него не было. Соседки тоже никуда не выходили, он слышал их присутствие. К обеду вышли порознь, он дождался, пока те ушли и неспешно последовал за ними через лесок. Уже на подходе к трапезной, куда с разных сторон стекались гости и послушники, он увидел облокотившуюся на товарку вдову, она согнулась, явно от боли и поджала ногу, видимо оступившись. Как нормальный мужчина, Андрей Григорьевич предложил свою помощь – довести пострадавшую вдвоем. Тут все и произошло. Увидев, подошедшего так близко Полетаева, злобную сдержанность вдовы прорвало потоком брани.

– Дрянь! Гадина такая! Он ходит тут еще, как ни в чем не бывало, грехи замаливает! Дочь! Родная дочь к нему приползла, а он! Да ты бежать за ней должен! Если бы я могла! Если бы я только могла! Сказать, обнять! Все бы простила. Сама бы в ногах валялась. Хоть краешком глаза еще раз увидеть! А эта – стоит на дорожке, чуть не плачет. Живая! А он морду в землю уткнул, да мимо чешет. Скотина!

И, забыв про ушибленную ногу, вдова рванулась к нему и вцепилась сначала в одежду, а после в седую шевелюру Андрея Григорьевича. Женщина, помогавшая ей идти, не смогла ее сначала удержать – от неожиданности, а после оторвать от жертвы – из-за неимоверной силищи, невесть откуда взявшейся в немощной тетке. Когда подоспели еще люди, и ужас этот закончился, наконец, то Андрей Григорьевич ощутил боль на лице, а проведя ладонью по щеке, увидел красные полосы. Вдова расцарапала его в кровь. Сама она в бессилии упала на руки подоспевшим прихожанам, и те унесли ее прочь.