Эдвард Резерфорд - Королевский лес. Роман об Англии [litres]

Мальчик никогда не видел утопленников, но слышал, как они выглядят: синюшная кожа, разбухшее лицо. Он шел по воде, пока не поравнялся с телом. Здесь вода доходила ему до пояса. Джонатан дотронулся до трупа. Тот был тяжелый, пропитавшийся водой. Джонатан даже не взглянул на голову, но ощупал талию. На трупе был пояс. Не кожаный, а из золоченой канители. Пальцы Джонатана прошлись по нему. Для большей устойчивости он подтянул тело к себе.

Рука покойника вдруг с плеском развернулась, как будто в ответ тот хотел обхватить за талию мальчика. На одну страшную секунду Джонатан вообразил, что труп обовьет его рукой, прижмет к себе и утянет под воду, чтобы разделить гибель в пучине. Он в панике отшатнулся, потерял равновесие и упал. На миг, находясь под водой, он различил жуткое лицо мертвеца, глядевшее, как рыба, на дно.

Джонатан встал, восстановил самообладание и пошел назад. Решительно оттолкнув руку покойника, он взялся за пояс и, сделав глубокий вдох, шарил пальцами под водой, пока не нашел то, что искал.

Кожаный кошель крепился к поясу ремешками, но завязаны они были простым узлом. Волны все гнали тело. Какое-то время мальчик возился с трупом, но когда справился, вода еще была ему по колено. Он не потрудился заглянуть внутрь увесистого кошеля, но осмотрелся, не видит ли кто его. Ни души. Вилли так и сидел у судна в бухточке. Ремешков как раз хватило, чтобы обмотать вокруг талии и спрятать кошель под одеждой. Сделав так, он прикрыл его намокшей рубашкой и коттой и зашагал обратно.

– Ты промок, – сказал Вилли. – Чё-нить нашел?

– Там тело, – ответил Джонатан. – Я побоялся дотронуться.

– О! – произнес Вилли и сорвался с места, но вскоре вернулся. – Его вынесло на берег. Я прихватил вот это. – Он держал пояс. – Чего-то да должен стоить.

Джонатан лишь молча кивнул.

Они прождали еще сколько-то, пока не вернулся Сигалл. Он глянул на них, заметил пояс, но промолчал.

– Пап, там кто-нибудь есть? – спросил Вилли.

– Нет, сынок. Никого. Полагаю, тела только сейчас начнет выносить. – Он немного подумал. – Мы выведем судно. Посмотрим, что найдется. Не удивлюсь, если проищем весь день.

Если на отмелях или в Английском канале на мили вокруг и было что-то ценное, то Алан Сигалл решительно вознамерился это найти.

– А вы, ребята, ступайте по домам. Скажи маме, где мы находимся, – наказал он сыну. – Твой отец будет волноваться, – заметил он Джонатану. – Сразу же иди домой. Лады?

И вот оба мальчика послушно пустились в путь. Шагать было всего пять миль, если идти прямо над Пеннингтонскими болотами. Мальчики развили приличную скорость.

Когда оба проследовали по Хай-стрит от церковки к дому Тоттона, в тучах образовалась прореха, и Лимингтон озарился бледным солнечным светом. Мальчики осознали, что на них глазеют. Какая-то женщина подбежала, схватила Джонатана за руку и принялась благодарить Бога за то, что тот жив. Мальчик сумел вежливо высвободиться и, не желая задерживаться, перешел на трусцу.

Достигнув дома, он устремился к двери отцовской конторы, думая удивить отца, если тот дома. Но в помещении было пусто, и Джонатан прошел через него в холл с галереей, где тоже стояла тишина.

На миг он предположил, что и здесь ни души. Слуг не было видно. Тусклый свет, проникавший через высокое окно, неярко освещал свободные от мебели участки. Все это напоминало двор, который начисто вымели перед отъездом хозяев в новый дом. Лишь сделав пару шагов, Джонатан понял, что в высоком деревянном кресле под галереей кто-то сидит.

Кресло было чуть повернуто, и первым, что заметил Джонатан, было отцовское ухо. Но купец не слышал шагов сына. Генри Тоттон сидел в обычной позе, но смотрел прямо перед собой, словно пребывал в трансе. Не говоря ничего, мальчик пошел на цыпочках, следя за отцовским лицом.

Прежде Джонатану не приходилось сталкиваться со скорбью. Когда умерла жена, Тоттон, считая, что оберегает мальчика, скрыл свое горе под холодной личиной. Но сейчас, размышляя в одиночестве, он в молчаливом страдании созерцал образы, возникавшие в сознании: младенца, которого он любил, но оставил, как полагалось, на попечение матери; малыша, который делал первые шаги и для которого не сделал ничего – лишь строил планы; ребенка, которого не знал, как согреть; мальчика, желавшего одного – уплыть от него; сына, которого потерял.

Мальчик, ни разу не замечавший страданий на лице отца, сейчас увидел.

– Отец… – (Тоттон обернулся.) – Все хорошо. Мы целы. – Джонатан шагнул вперед. – Нас снесло вдоль берега. – (Тоттон продолжал смотреть на него, как на призрака.) – Из-за шторма случилось крушение. Алан Сигалл еще в море.

– Джонатан?

– Со мной все в порядке, отец.

– Джонатан?

– Твое судно добралась до дому?

Отец еще не пришел в себя:

– О да.

– Значит, ты выиграл пари.

– Пари? – Купец уставился на него. – Пари? – Он моргнул. – Боже, какое оно имеет значение, когда у меня есть ты?!

И Джонатан бросился к нему.

А Генри Тоттон вдруг ударился в слезы.

Прошло несколько минут, проведенных в отцовских объятиях, прежде чем Джонатан осторожно высвободился и полез за спрятанным под рубашкой кошелем.

– Отец, я кое-что принес тебе, – сообщил он. – Взгляни. – Он развязал кошель и высыпал его содержимое. Это были золотые монеты. – Дукаты, – сказал он.

– Они самые, Джонатан.

– Ты знаешь им цену, отец?

– Да, знаю.

– Вот и я.

И к удивлению отца, он совершенно правильно повторил цены, которые купец называл ему тремя неделями раньше.

– Абсолютно верно! – с восторгом произнес Тоттон.

– Видишь, отец! – радостно отозвался мальчик. – Я кое-что помню из твоих слов!

– Дукаты твои, Джонатан, – улыбнулся тот.

– Я раздобыл их для тебя, – возразил сын, затем, слегка помедлив, добавил: – Может, разделим?

– Почему бы и нет? – отозвался Генри Тоттон.

– Проедешь со мной немного?

Когда она заговорила, у него замерло сердце. Конечно, то был приказ.

– Охотно, – солгал он, чувствуя себя чуть ли не школяром.

Ему было сорок, а она была его матерью.

Дорога из Сарума на юго-восток – на самом деле широкая, поросшая травой тропа – ровно тянулась через обширные луга, на которых раскинулся город, и дальше медленно, уступами, поднималась на возвышенность. Собор остался в трех милях позади них, когда они начали долгий подъем наверх, а потом через высокий хребет, который являлся юго-восточной кромкой обширного бассейна, где встречались пять сарумских рек. Погода этим сентябрьским утром была замечательной, несмотря на чуть резкий ветер.

Материнские выезды были делом не из легких. Она согласилась прибыть на свадебные торжества без собственной мебели лишь после троекратного заверения жениха в том, что ей отведут лучшие покои в доме самого богатого купца Солсбери. Но даже при этом за экипажем, в котором она ехала с кучером, грумом и верховым сопровождающим, катил фургон, стонавший под весом двоих слуг, двух служанок и стольких сундуков с платьями, обувью и внушительным собранием туалетных принадлежностей – кучер клялся, что в одном прятался и католический священник, – что оставалось возблагодарить Бога за сухую осеннюю погоду, поскольку иначе все это наверняка увязло бы в грязи. Но мать имела строгие взгляды на порядок вещей, и Альбион, ехавший рядом с экипажем, не без грусти подумал, что она ни в чем не ограничивает себя. По крайней мере, хотя бы лошади были рады, когда за хребтом леди резко велела остановиться и потребовала свой паланкин.