Эдвард Резерфорд - Королевский лес. Роман об Англии [litres]

Грум и слуги молча приготовили его, вставили шесты и поднесли к дверце кареты. Когда мать вышла, Альбион отметил, что она уже надела башмаки на толстой деревянной подошве, чтобы не испачкаться. Значит, запланировала остановку. Он должен был сообразить. Теперь она указала на тропу, тянувшуюся вдоль хребта. Очевидно, намеревалась подняться по ней и ждала, что он ее будет сопровождать. Спешившись, Альбион пошел следом за четырьмя мужчинами, несшими паланкин, и вот забавная маленькая процессия, обозначенная силуэтами на фоне неба, двинулась вдоль мелового края, а в вышине летели маленькие белые облака.

На самой высокой точке она приказала поставить паланкин и вышла. Носильщикам было велено ждать в стороне. Затем она повернулась к сыну и поманила его.

– Теперь, Клемент, – улыбнулась мать – имя выбрала она, а не отец, – я хочу с тобой поговорить.

– С удовольствием, матушка, – ответил он.

По крайней мере, она нашла для этого замечательное место. Вид с возвышенности над Сарумом был одним из самых красивых на юге Англии. Оглянувшись на пройденный путь, можно было полюбоваться длинным склоном, который теперь выглядел как живописный спуск в пышную зеленую котловину, где в четырех милях отсюда из долины Эйвона вырастал, подобно серому лебедю, Солсберийский собор, грациозный шпиль которого возносился так высоко, что можно было подумать, будто окружающие холмы отделились от него, как глина на станке, приведенном в движение древним духом. На севере виднелось возвышение на месте замка Олд-Сарум, а за ним – целое море меловых хребтов. На востоке уходила вдаль плодородная холмистая местность Уэссекса.

Но самый длинный уклон открывался на юге, в направлении их путешествия. Там постепенно, миля за милей и уступ за уступом, снижаясь, раскинулся бескрайний Нью-Форест – дикие дубовые леса, каменистые хребты, обширные пустоши, поросшие вереском и утесником и достигающие самого Саутгемптона; туманные голубые склоны острова Уайт, отчетливо видные в море за двадцать миль.

Клемент Альбион стоял на голом хребте перед матерью и гадал, что ей нужно.

Ее первые слова не обнадежили.

– Клемент, мы не должны бояться смерти, – улыбнулась она вполне дружески. – Я никогда не боялась умереть.

Леди Альбион – так ее звали всегда, хотя ее мужа не посвящали в рыцари – была женщиной высокой и стройной. Лицо белое от слоя пудры, губы красные, какими их милостиво создал Бог. Глаза темные и печальные, если только она не находилась в раздражении – тогда они сверкали, словно алмаз. Зубы очень красивые, благо она презирала все сладкое, цвета старой слоновой кости.

Случайному зрителю могло показаться, что она одевается по моде своих лучших дней, несомненно гордясь пышностью нарядов своей золотой поры, поскольку, как часто случалось с женщинами в годах, не бывавшими ни в Лондоне, ни при дворе, незаметно отстала от жизни на пару десятилетий. Высокий простой воротник вместо модного ныне жесткого гофрированного; длинное тяжелое платье с большими буфами и старомодными узкими рукавами; богато расшитая нижняя юбка. На голове обычно плотная вуаль и льняной капюшон, но сегодня, в дорогу, леди Альбион надела стильную мужскую шляпу с пером. Случайный человек мог принять это за образчик старомодного очарования. Но ее сын не обманулся. Он знал, что к чему.

Все на ней было черным – шляпа, платье, нижняя юбка. Мать одевалась так с кончины королевы Марии Тюдор тридцать лет назад. По ее словам, не было оснований отказаться от траура. Однако поистине удивительным в этом облачении было то, что шитье на юбке и внутренняя сторона высокого воротника были ярко-алого цвета – красными, как кровь мучеников. Уже полгода она отделывала красным свой вдовий наряд. Она была ходячим символом.

Клемент осторожно взглянул на нее:

– Матушка, почему вы говорите о смерти? Надеюсь, вы в добром здравии?

– Божьей милостью – да. Но я говорю о твоей.

– Моей? По-моему, я здоров.

– Тебя, Клемент, может ждать великая мирская слава. Я молюсь об этом. Но если нет, мы можем равно торжествовать, нося мученический венец.

– Я ничего не сделал, матушка, чтобы меня замучили, – принужденно возразил он.

– Знаю. – Она улыбнулась почти весело. – Поэтому за тебя это сделала я.

Когда веком раньше Война Алой и Белой розы закончилась последним высочайшим кровопусканием, английская корона перешла к династии Тюдоров. Происходя от малоизвестной ветви царственных Плантагенетов, да еще и по женской линии, Тюдоры яро стремились доказать свое право на власть, а потому были самыми ревностными сторонниками Святой католической церкви. Но когда второму Тюдору понадобилось расторгнуть брак ради рождения наследника мужского пола и сохранения династии, политика поставила высокое положение выше религии.

А когда король Генрих VIII рассорился с папой, развелся с женой из испанского королевского рода и сделал себя главой Церкви Англии, он начал действовать с ужасающей беспощадностью. Сэр Томас Мор, праведный старый епископ Фишер, отважные монахи Лондонского монастыря картезианцев и ряд других – все стали мучениками. Большинство подданных Генриха были или запуганы, или безразличны к происходящему. Но не все. Крупное восстание католиков на севере Англии, так называемое Благодатное паломничество, заставило содрогнуться даже короля, пока не было подавлено. Английский народ, особенно сельское население, ни в коей мере не принял разрыв со старыми религиозными обычаями.

И все-таки, пока был жив король Генрих, правоверные католики имели надежду на возрождение истинной Церкви. Другие правители могли вдохновляться доктринами Мартина Лютера и нового поколения протестантских вождей, которые потрясали всю Европу требованием перемен. Но король Генрих считал себя, разумеется, правоверным католиком. Да, он отверг авторитет папы; да, он позакрывал монастыри и присвоил их обширные угодья. Но, делая это, он заявлял, что просто искореняет папские злоупотребления. Доктрина его Англиканской церкви осталась католической. И пока Генрих VIII восседал на троне, он продолжал истреблять докучливых протестантов.

И только когда к власти пришел его несчастный хворый сын, мальчик-король Эдуард VI, и его попечители-протестанты, Англии навязали протестантскую веру. Месса была объявлена вне закона, церкви лишены папских атрибутов. Это могло понравиться протестантам, в основном городским купцам и ремесленникам, но праведные сельские католики пришли в ужас.

В последних возродилась надежда, когда после шести лет этого навязанного протестантизма мальчик-король умер и трон перешел к дочери Генриха Марии, дочери многострадальной испанской принцессы. Даже английские протестанты считали позорным обращение с ней Генриха в процессе развода. Мария страстно хотела восстановить в ее ныне еретическом островном королевстве истинную веру своей матери и, будь у нее время, могла бы преуспеть.