Эдвард Резерфорд - Королевский лес. Роман об Англии [litres]

Альбион залюбовался деревом. К деревьям он испытывал особый интерес.

За последние четыреста лет Нью-Форест и его администрация не сильно изменились. Королевские олени по-прежнему находились под защитой; закрытый сезон в середине лета оставался в силе; чиновники, ведающие лесами, сохраняли судебную власть, а лесничие – свои бейливики. Старшие лесничие из джентльменов – чаще рыцари графства – инспектировали границы Нью-Фореста, хотя устойчивый ручеек мелких земельных дотаций для частных лиц, не иссякавший на протяжении поколений, сделал эту задачу более трудной, чем в старые времена. Но одно изменение все же происходило. Оно было медленным, иногда едва уловимым.

Никто не знал точно, когда это началось, но в Королевском лесу веками существовало неформальное заведование деревьями. Урожай древесины был важен: палки, шесты, прутья для плетней, хворост, топливо для очагов и производства древесного угля. Деревья служили множеству людских нужд. В дело обычно шли те, что поменьше, и кустарник – лесной орех и падуб. Например, для получения прямых шестов из орешника его срубали над самой землей, чтобы выросло побольше побегов, которые можно обрезáть ежегодно. Этот процесс был известен как порослевое лесовозобновление. Реже похожей процедуре подвергали дубы, обрубая их на высоте шести футов от земли, после чего побеги росли в изобилии. Это называлось подрезкой кроны, а получившееся дерево с коренастым стволом и веером ветвей – дубом-безвершинником.

Единственная проблема при этом заключалась в том, что стоило подрубить подлесок, как молодые побеги поедались оленями и другой лесной живностью, сводившими на нет весь процесс. И потому вошло в обычай огораживать небольшие участки изгородями и невысокими земляными валами, чтобы не подпускать животных года три, пока новые побеги не станут слишком жесткими для употребления в пищу. Эти огороженные места были известны как подросты.

Веком раньше, перед самым приходом на трон Тюдоров, парламентский акт наконец урегулировал вопрос о подростах. Их разрешалось создавать по лицензии и огораживать на три года для регенерации. С тех пор период продлили аж до девяти лет. Такие участки имели ценность и сдавались в аренду.

Но за всей этой деятельностью стоял вопрос о лесоматериалах – вырубке целых деревьев для строительства больших зданий, кораблей или ради других королевских нужд. В минувшие века потребность в древесине из Нью-Фореста была небольшой, хотя огромные деревья время от времени шли на постройку кафедрального собора или на другие грандиозные проекты. Но поскольку при Тюдорах строительство медленно активизировалось, королевское казначейство стало внимательнее присматриваться к той прибыли, которую можно было извлечь из древесины Нью-Фореста. В 1540 году король Генрих VIII приказал главному хранителю леса надзирать за прибылью, включая доход от лесоматериалов, от всех королевских лесов при содействии лесничих при каждом графстве, где леса находились. Теперь Нью-Форест стал не только заповедником для королевских оленей. Очень медленно и постепенно формировалось осознание того, что он может быть и огромным запасником королевских деревьев.

Несколько лет назад Альбиону удалось получить должность лесничего Нью-Фореста. Это принесло ему некоторый дополнительный доход, а также заставило узнать о деревьях намного больше, чем было ему известно. Поэтому он с одобрением и даже с восхищением смотрел на статный старый дуб.

Огромное ветвистое дерево, чьи побеги выросли естественным образом без всякого подрезания. И этот дуб, росший милях в трех севернее Линдхерста, был знаменит. Во-первых, он был одним из трех странных деревьев, на которых в Рождество на неделю распускались листья. Но слава не исчерпывалась даже этим чудесным фактом.

«Это тот самый дуб, от которого отскочила стрела Вальтера Тирелла перед тем, как убить короля Вильгельма Руфуса» – так говорили люди, и лесной народ называл его деревом Руфуса, по крайней мере, сколько помнил себя Альбион.

Альбион задавался вопросом: возможно ли это? Неужели дубы так долго живут на довольно бедной почве Нью-Фореста?

«Дуб живет в семь раз дольше человека», – давным-давно сказал ему отец. Сам он предполагал, что мало какая из гниющих, поросших плющом громадин в двадцать футов обхватом была старше четырехсот лет, и в этом мнении был, грубо говоря, прав. Дуб Руфуса не выглядел на пятьсот лет.

И все же в могучем дереве безусловно имелось нечто удивительное, даже магическое.

Дерево знало многое.

Прошло почти триста лет с тех пор, как беглый послушник Люк пересадил его в безопасное место. В дальнейшем лес, как с ним случается, немного сместился; олени и прочие травоядные питались молодыми побегами на травянистой лужайке, и дереву, таким образом, было даровано открытое пространство для роста. И если его лесные собратья росли высокими и узкими среди соседей, что обычно и происходит с дубами в естественной среде, дуб Руфуса мог беспрепятственно ветвиться и расти вверх, стремясь к свету.

Несмотря на имя, данное ему по глупости людьми, дуб Руфуса опоздал на два столетия, чтобы играть какую-то роль в трагической гибели короля Вильгельма, которая всяко наступила в совершенно другой части Нью-Фореста. Но его жизнь уже была долгой и сложной.

Дерево знало о наступлении зимы. Когда ударят морозы, тысячи листьев станут бременем. Поэтому оно уже начало сворачивать эту часть своей огромной системы. Сосуды, несшие соки к листьям и от них, постепенно закрывались. Оставшаяся в них влага испарялась на сентябрьском солнце, из-за чего листья желтели и сохли. В точности так, как в другое время года олень-самец перекрывает кровоток в рогах, после чего они высыхают и отпадают, дерево сбрасывало свою золотую листву.

Однако до листьев будет еще два сброса.

Зеленые желуди уже падали тысячами. Урожай желудей был у каждого дуба свой, в зависимости главным образом от погоды, и в разные годы менялся, но дуб, в отличие от большинства других растений, чем старше становится, тем больше дает семян, достигая пика в позднем возрасте. Желудями, со стуком падавшими с раскидистых ветвей, уже начали кормиться кабаны, а по ночам их грызли суетливые мыши; другие впоследствии достанутся белкам и сойкам, которые отнесут их подальше и для надежности зароют в землю. Так дуб разбрасывал семена для будущих поколений.

Второй сброс едва ли кто замечал. Весной крохотная орехотворка, похожая на летучего муравья, отложила свои цветастые тератоморфы на оборотной стороне дубовых листьев. Теперь эти образования, напоминающие мелкие красные бородавки, отслаивались и падали, чтобы перезимовать под покровом листвы, готовой на них слететь.