Александр Козин - Волжское затмение

И, словно отвечая на это, за Которослью захлопали редкие одиночные выстрелы. Там, у моста. Спирька прибавил ходу. И впрямь, надо уносить ноги. Дело, кажется, скверное. И сестрёнка там одна. Проснулась уже, небось, а тут пальба…

Сестрёнка у него вполне уже самостоятельная. Семь лет, не шутка. Двоюродная. Ладушкой звать. Ладой. Чудное имя, старинное, говорят. Но красивое. Бойкая. Но присмотр нужен. Мало ли, кто сейчас шляется… Красть нечего, а напугают.

Взъерошенный и встревоженный, Спирька поспешил в сторону дома. Он тут, совсем рядом, за Никольскими казармами. Верх деревянный, низ кирпичный. Там, внизу, их полуподвал. И маленький дворик с огородом. Невелики угодья, да у иных и того нет, в подворотнях да на вокзалах живут. Так что Спирька, можно сказать, буржуй…

Ладушка ещё спала, когда Спирька, оставив во дворе у крыльца ведро с плотвичками и удочку, спустился в полуподвал. Задел пустую кастрюлю на столе, у керосинки, нагремел. Чертыхнулся вполголоса.

— Кто там? — послышался из комнатки заспанный тонкий голосок. — Ты, что ли, Спиря?

— Я, я, Ладушка. Ты спи ещё. Рано… Я тут на рыбалку сходил, плотвичек нахватал. Будет вечером суп, мать сварит…

— Ой, плотвичек! — взвизгнула девчонка и тут же, шлёпая босыми ногами, в наспех надетой цветастой рубашонке вбежала в кухню. — Где, где они?

— У крыльца, в ведёрке… Да поешь сначала, вон картошка…

— А, не хочется!

Глядел на неё Спирька и улыбался. Сам не знал, чему. Милая она, Ладушка. Посмотрит, рассмеётся — и самому весело, и забудешь всё тяжкое и тревожное. Хорошо, всё-таки, что она у него есть. Хорошо, что они приехали!

Брат матери дядя Женя, тётя Шура и их дочка Ладушка приехали к Заварзиным недавно. Они бежали из Пензы, от чехов. Худо им, видать, пришлось. Края там, говорят, хлебные, жизнь полегче, а уехали-таки. Ну да что ж, в тесноте да не в обиде. Мать-то одна наплакалась — как жить? Отец три года назад как ушёл на войну, так и пропал, ни слуху, ни духу. Может, вернётся ещё… Но это — когда, а жить-то надо. А сообща, вместе — всё легче. И веселей. Сестрёнка вот появилась. Забавная. Круглолицая, лоб широкий и глаза — синие-синие, большие. И ресницы машут, хлопают. Будто всё время удивляется она чему-то. А волосы русые, короткие, остриженные. Из Пензы ехали, тифа боялись. Повсюду теперь вши и тиф, а уж в дороге-то и вовсе страсть. Вздыхает Ладушка, жалко ей косичек. Но посмеивается — ничего, отрастут.

— И-ишь, какие! — приговаривала Ладушка, во все глаза разглядывая рыбок. Присела на корточки у ведёрка, обняла его белыми острыми коленками, руками в край вцепилась и глядит, глядит… Глаза у неё как небо, такие же глубокие. — Спирька, глянь, они же разговаривают! Видишь?!

— Да брось, Лада. Безголосые они, — снисходительно буркнул братец.

— Это для нас безголосые. А они слышат! — и девочка упрямо склонила стриженую головку над ведром. И вдруг как опомнилась.

— Спирька, а что, мы их съедим? В супе сварим? — и огромные глаза замахали ресничками.

— Ну. А то бы стал я их ловить, — проворчал Спирька.

— И вон того? Маленького? Рыбёнка? Жалко, Спиря… Может, не будем, а? Пусть живут? — робко пролепетала Ладушка.

— А нам жить не надо? Уха — самая еда, от неё здоровье! — с учёным видом, подняв указательный палец, изрёк Спирька. — Вон ты худющая какая, одни глаза! Прямо скелет!

— Сам ты скелет, — прыснула девчонка. Спирька промолчал. С правдой не поспоришь.

— Вот что, сестрёнка, — решился наконец Спирька. — Ты ведь умная? И смелая? Так?

— Т-так… — тихо, нерешительно, с опаской ответила Ладушка и вопросительно подняла на него глаза.

— Тогда слушай. На улицу, за ворота — ни на шаг. В городе плохо. Стреляют…

— Чехи? — заметно побледнев, одними губами прошептала девочка.

— Нет, русские вроде. Да толку, — раздражённо махнул рукой Спирька и тут же усмехнулся, услышав облегчённый Ладушкин вздох. Бедная… Для неё страшнее чехов, видать, и нет никого.

— Дураки, наверное, — покачав головой, заключила Ладушка и опять склонилась над ведёрком с занятными рыбёшками. — А я и так никуда не хожу. Ещё посижу, подумаешь… Спирька! — вдруг, оглядевшись, оторвалась она от рыбок. — Глянь, какое море! — вскочила и подбежала к луже. — А давай кораблики пускать! Сейчас принесу!

Да, море знатное! До самой калитки протянулось, обходить по стенке надо… Спирька, покачав головой, улыбнулся, подыскал широкий острый камешек и принялся рыть отвод в сторону морковных грядок. Пусть стекает.

А вот и Ладушка. Вынесла узенькую дощечку с бумажным листком на соломинке — кораблик у неё. Палочку нашла, тоже канавку сделала. Поплыл кораблик. А она подгоняет, дует вслед да подталкивает.

— А что, Спирька, если в лодку сядем и всю Которось проплывём? — вдруг спрашивает она. Тоже не научилась ещё речку здешнюю называть. — В море выплывем?

— Ага. Если Волгу до конца проплыть… Как его… Каспийское, что ли. Далеко, правда. Но можно… — безразлично, чуть ворчливо отзывается Спирька.

— Ух ты! Поплывём, Спирька, а? Поплывём?

— Подрастёшь — поплывём, — степенно отвечает он. И вдруг расплывается в мечтательной улыбке. — Поплывём, Ладушка. Я — на вёсла. Ты — на руль… Ох, поплывём!

Улыбнулась девчонка — и тут же, будто улыбкой её приманенное, глянуло в окошко меж облаков солнышко. Крышу сарая осветило. Высокую старую берёзу насквозь пронизало яркой зеленью и золотом. Загляделся Спирька, аж рот разинул. Но тут же крупно вздрогнул, услышав издали, откуда-то из-за реки, резкое и звонкое «Пум-м!» И тут же над самой головой взвыло, резануло по ушам, и страшный удар выдернул из-под них землю. Ладушка вскрикнула и опрокинулась на спину. Спирька оказался в луже на четвереньках. Давясь криком, он видел, как в дальнем углу дворика вздымается земля и отлетают горбыли хлипкого забора. Посыпались вокруг, поднимая в луже фонтанчики брызг, земляные комья. Стоявший там, за забором, телеграфный столб вдруг содрогнулся, поплыл и медленно накренился над двором, будто высмотреть что-то хотел. Звонко лопнули провода, и столб, кренясь всё ниже, вдруг с треском сунулся в морковную грядку. Всё это, конечно, произошло очень быстро, но для Спирьки словно протянулось в жутком замедленном сне. Не помня себя, он вскочил, дёрнулся было к дому, замешкался на миг, подхватил в охапку визжащую Ладушку и бросился в дом, опрокинув на бегу ведро с рыбой. Кубарем, клубком скатились они в свой полуподвал и долго, всхлипывая, лежали на полу, мокрые, облепленные песком и травой.

А во дворе, у опрокинутого ведёрка, трепыхались в грязи краснопёрые плотвички. Бились, вязли, беспомощно разевали рты, будто на помощь звали. И невесть откуда взявшийся тощий облезлый серый кот уже подбирался к ним, опасливо озираясь, приседая и облизываясь.