Александр Козин - Волжское затмение

— Не обращайте внимания. Это так. Женская слабость, — махнула она рукой, чуть приободрясь.

Тут в воздухе истерично, ноюще вскрикнуло, и между лодкой и берегом с глухим грохотом вырос и опал высокий столб воды. Лодка словно встала на дыбы, седоки едва не послетали с банок. Барковская негромко вскрикнула. Арефьев, не чинясь, ругнулся по матери.

— Чёрт… — не меняя позы, задумчиво и тихо проговорил Аболиньш. — Вот и началось… А я думал, проскочим…

— Б-бух! — взлетел водяной столб позади, между лодкой и баржей.

— Плохо… — покачал головой подпоручик. — Налечь. Что есть сил! Р-раз — два-а! Р-раз — два-а! Не зевать!

И, продолжая считать, нашарил на полу одну из винтовок, выпростал из кармана большой носовой платок и привязал его к винтовке на манер флажка.

— Ба-бах! — рвануло слева.

— Б-бух! — почти тут же справа. Пока далеко. Но лодку с чудовищной силой зашвыряло из стороны в сторону, вырывая из рук вёсла.

— Э-э-эй! — замахал Аболиньш винтовкой с белым флагом. — Не стрелять! Не стрелять! — прокричал он, обернувшись в сторону Туговой горы.

— Яблочко, Яблочко, прошу вас, осторожнее… Пригнитесь, так же нельзя… Ну, Яблочко же! Господин подпоручик! — кричала ему Барковская, пригнувшись к коленям и прикрыв руками голову. И это почему-то было смешно.

— Налечь! Налечь! Не сбиваться! Р-раз — два-а! Р-раз — два-а! — командовал Аболиньш. — Ничего… Это не страшно. Шрапнелью вот не всадили бы. А это… — и небрежно махнул рукой.

Николай и Витька задыхались, выбивались из сил, но, как в дурном и страшном сне, берег не приближался. Казалось, лодка стоит на месте, несмотря на бешеные усилия. Водяные столбы с непрерывным глухим громом вздымались вокруг лодки. Сильно мотало. Чудом не переворачивало. Все промокли насквозь. В лодке было уже выше щиколотки воды.

— Грести! Грести! Не бросать вёсла! Иначе не уйдём! — кричал подпоручик. — Дружнее! Р-раз — два-а!

Оглушительно, режуще и страшно выли в воздухе падающие снаряды. Сотрясали воду гулкие удары в глубине. Грохотала, вздымаясь, опадая и пенясь, свинцовая волжская вода. Вот-вот. Самую малость — и смерть. Одно попадание — и ахнуть не успеют. Аболиньш, уступив Барковской, пригнулся, судорожно держась за борт, чтоб не вылететь. Валентина, встав на четвереньки, вычерпывала воду жестяным ковшом. Это занятие будто отвлекало её, придавало спокойствие и деловитость. Витька грёб, закусив губу и побелев, как мука. А на Николая напала вдруг незваная, злая весёлость. С каждым гребком он картинно откидывался назад, радостно крякал и ухал: «У-ухх! Э-эхх..!» И вдруг запел. Резким, дурным, срывающимся голосом:

Покосился Аболиньш. Вздрогнула Барковская. Дальше Арефьев не знал, но ему казалось, что, если он замолчит, его скуёт, обездвижит, оледенит могильный страх, он не сможет грести и подставит лодку под удар. Пришлось импровизировать:

Валентина не выдержала и прыснула. Аболиньш будто не расслышал. А Николаю вполголоса, приотставая, так же отчаянно подпевал Витька:

Аболиньш усмехнулся и погрозил гребцам кулаком. А они, не считаясь уже ни с чем, горланили вовсю:

— Но-но, не каркать! — крикнул подпоручик. Барковская, увидев, что он не злится, рассмеялась. И вдруг сильный толчок опрокинул гребцов назад, на спины. Лодка со всего маху ткнулась носом в песчаный мысок у Стрелки.

— Слушай меня! — рявкнул Аболиньш. — Покинуть лодку, залечь рядом, дальше — по моему приказу. Здесь опаснее. Больше осколков. Шагом марш!

Бросив вёсла и подхватив винтовки, Николай и Витька выпрыгнули на берег и бросились наземь. Вслед соскочили Барковская и Аболиньш. Подпоручик осторожно положил Валентину на песок, лёг сам, придерживая её почему-то за шею. Три разрыва один за другим пробабахали у самого уреза воды, далеко раскидывая водоросли, камни и песчаную жижу.

— Вперёд! — скомандовал Аболиньш. Николай и Витька вскочили и рванулись к береговым укреплениям.

— Ложи-и… — крикнул подпоручик и вдруг всхрипнул, вздрогнул, взмахнул руками и рухнул с ходу на песок. К нему, не смущаясь смертельным риском, кинулась Барковская.

— Яблочко… Яблочко… Гунар! Ничего… Ничего, мы вас спасём! — и изо всех сил замахала руками Николаю и Витьке, что залегли уже у самых окопов. Очень не хотелось. Было уже по-настоящему — без лихости — страшно. Но ничего не оставалось. Ползком, по-пластунски, пошли они на помощь.

Аболиньш был безнадёжен. Вяло пульсируя, кровь из маленькой раны на виске, заливала мигом побелевшее, как снег, лицо. Руки и ноги подпоручика беспорядочно и слабо подёргивались, глаза помутнели, как задымлённое стекло. Барковская пыталась его тормошить, звала, плакала, но это было уже не нужно. Был подпоручик — и нет его. Быстро. Очень быстро… И слава Богу.

Подоспели и другие бойцы, переложили раненого на плащ-палатку и донесли до укреплений. Николая и Витьку о чём-то расспрашивали, трясли, тормошили, но они лишь зябко ёжились, отмахивались да отнекивались. Обстрел здесь, на Стрелке, попритих. Батарея Туговой горы обрабатывала теперь берег Волги и пристани.

Вокруг раненого подпоручика Аболиньша хлопотал фельдшер. Тут же рядом, у самого бруствера, сидела на корточках обтянутая мокрым платьем Барковская и плакала, уткнув лицо в ладони. Безжизненное тело погрузили на поданные дрожки. Фельдшер, закусив губу, скорбно глядел на подпоручика.

— Вы… Вы только тихонько… Не растрясите. Не навредить бы… — всхлипывая, торопливо говорила Валентина, заботливо подкладывая сено под голову и шею подпоручика. Руки её были в крови. — Он… Он жив… Кровь… Тёплая! — и изумлённо, непонимающе смотрела на свои руки.

Николаю Арефьеву стало вдруг не по себе. Ему не хотелось отпускать Барковскую одну. И не одна она вроде. Но фельдшер и возчик — это так, провожатые. И не её они провожают, а подпоручика. На тот свет… И Аболиньша тоже не хотелось отпускать с ними. Даже на небеса. Пусть он ничего уже не видит и не слышит. Так и умрёт без памяти. Но пусть рядом с ним будет он, Арефьев. И Валентина. Всё не чужие люди. Не провожатые… И, недолго раздумывая, пристроился к дрожкам и, придерживаясь за бортик, зашагал рядом.

Вот и госпиталь. Два санитара взвалили подпоручика на носилки и понесли в подъезд. Остекляневшими, полубезумными глазами Барковская поглядела им вслед, обмякла и, тихо, с призвоном, плача, опустилась на ступеньку подъезда. Арефьев сел рядом с ней, низко опустив голову. Ни к чему были утешения.