Александр Козин - Волжское затмение

А вчера, после утреннего построения во дворе, Зубов отозвал Витьку в сторону и дал персональное задание. Трудное. И деликатное. Вчера вечером погиб в Тверицах штабс-капитан Пыльников, и теперь надо как-то сообщить родным.

— Ты, Витя, человек чувствующий. Понимающий. Тонкий… — сочувственно покачивая головой, осторожно подбирал слова Зубов. — Ты справишься, успокоишь, поддержишь. Вот адрес. Ступай.

И полчаса спустя, миновав без особых приключений половину города, Витька подошёл к скромному маленькому флигельку в глубине двора на Купеческой улице. Поднялся на крылечко и крутанул ключик звонка. «Трень! Трень!» — глухо донеслось издали, и за дверью послышались лёгкие, но твёрдые шаги. Лязгнул английский замок, и на порог к нему шагнула рослая светловолосая женщина лет двадцати пяти, со свежим, белым, тонкой лепки лицом и яркими, серыми с прозеленью, глазами. Гордая, высокая посадка головы. Прямой и гибкий стан под просторным, чуть приталенным серым платьем с глубоким грудным вырезом. Крепкие стройные ноги с маленькими розовыми мягкими ступнями в домашних босоножках. Всё в ней было каким-то нездешним, будто нетронутым этими жуткими, неистовыми, грохочущими, смертоносными днями восстания. Природная хрупкость, воздушность, подчёркнутая солнечными волосами, сочеталась с завораживающим, неброским достоинством. И, конечно, смелостью. Другая побоялась бы вот так выйти на крыльцо, а разговаривала бы из-за двери.

— Зд-равствуйте, — нерешительно, запнувшись, выдавил Витька.

— Здравствуйте, молодой человек… Что вам угодно? — осторожно улыбнулась она. И улыбка её была светла. Пронзительно светла на фоне дымного мрака этих дней и такого же пасмурного Витькиного настроения.

— Я… боец Северной Добровольческой армии Коробов, — скороговоркой представился он, жадно глядя на это чудесное видение, всерьёз боясь, что оно вдруг исчезнет. — Виктор, — добавил он после короткой паузы.

— Что-нибудь от Гриши? — быстро и деловито спросила она, и её тонкие, выгнутые брови обеспокоено встрепенулись. — Ой, да что ж мы на пороге-то… Заходите, Виктор, заходите, прошу вас. Да не снимайте же ботинки, вытрите только! О, Господи, до чего ж вы неуклюжи, боец Коробов!

Это Витька споткнулся о порожек. А дальше — маленькие сени, уютная, с зеркалом, прихожая, эстампы в строгих, аскетичных рамках на стенах. Шляпная вешалка — настоящая оленья голова с рогами.

— Сюда, Виктор, повесьте ваш картуз. И винтовку тут оставьте, на что она вам в доме… — скупо, но ярко улыбаясь, приговаривала женщина.

— Нет-нет… Винтовку нельзя. Только при мне… — пробормотал Витька, снял винтовку и, держа её в положении «на караул», ступил в комнату. Здесь был диван, обеденный стол, несколько жёстких полукруглых кресел, с десяток картин по стенам, сверкающий стёклами полупустой посудный шкаф и зингеровская швейная машинка в углу. Низко над столом висела керосиновая лампа с гранёным резервуаром и широким, зелёным в бахроме, абажуром. Тишь, уют и свет в три окна.

— В гостиную не приглашаю, — будто извиняясь, проговорила женщина. — Там разгром. Позавчера снаряд во двор пожаловал, стёкла вылетели… Уж извините. Так что Гриша? Григорий Иванович? — поправилась она., глянув на Витьку краем лучистого глаза.

— Григорий Иванович… — машинально пробормотал Витька. — Простите, а вы кто ему будете?

— Я? — посерьёзнела и насторожилась женщина. И вздохнула. — На взрослом языке, Витя, это называется «сожительница». Вот и всё. Если вам нужны его родные, то их нет в городе. Да, я не представилась, простите. Наталья Варенцова. Художник, — и обвела быстрым взглядом картины на стенах. — А теперь портниха, — и, улыбнувшись, кивнула на швейную машинку. — За невостребованностью… Да садитесь же вы наконец-то, Витя! — всплеснула она руками и взяла с ближайшего к Витьке кресла серого пучеглазого котёнка. — Рассказывайте.

Витька присел на самый краешек, поставив винтовку меж колен. Жалко её. Хорошая она, кажется. Добрая. Ждёт и глядит доверчиво. А он сейчас как скажет… Но больше тянуть нельзя. Иначе не хватит духу.

— У меня…очень плохая весть, госпожа Варенцова, — пробормотал он, глядя в пол. И встал. — Штабс-капитан Пыльников… Григорий Иванович… Погиб на боевом посту… Спасая Россию, — и замолк. И застыл столбом, сжимая до белизны в суставах цевьё винтовки. Обеими руками, будто упасть боялся.

Варенцова крупно вздрогнула. Разнежившийся было в её руках котёнок недовольно мяукнул и соскочил на пол. Вздохнула судорожно, прерывисто, будто воздуха ей не хватало. Неловко провела рукой по горлу и груди. Напряглась, выгнулась вся и безвольно опала в кресло напротив. Витька засуетился в поисках воды. Она была тут же, на столе, в хрустальном графине. Он неуклюже налил воды, назвенел, наплескал и поднёс стакан к побелевшим губам женщины. Она перехватила его руку со стаканом и, не отпуская её, жадно выпила воду, шумно выдохнула и отвернулась резко, рывком, к окну. Белые плечи в широком вырезе платья дрогнули. Потом ещё. И ещё… Она закрывала лицо ладонями и тут же отбрасывала их, будто обжёгшись слезами.

Глубоко, с дрожью, вздохнув, она повернулась к Витьке. Глаза её больше не светились: заплаканы были, затуманены, близоруки и беззащитны. Они потемнели и углубились. И катились неудержимо по крутым, как спелые яблоки, розовым скулам и тугим белым щекам крупные, как бусины, слёзы. Она не утиралась и не смахивала их. И впервые в жизни Витька с изумлением увидел, что плачущая женщина может быть отчаянно красивой. Нет. Прекрасной.

— Витя, вы… — отрывистым, глубоким, низким от плача голосом проговорила она. — Я…должна… Я обязана знать, как он…погиб, — последнее слово далось с трудом, она чуть подалась вперёд и мучительно сглотнула.

— Я не видел, не знаю… — будто оправдываясь, смиряя предательскую резь в носу и глазах, участливо клонясь ей навстречу, ответил Витька. — В Тверицах это было. Их позицию атаковали красные латышские стрелки. Вот в этом бою он и погиб… Вчера.

— Я чувствовала… Чувствовала это. Как сдавило что-то… — и Варенцова опять провела рукой по шее и груди. — Я чувствовала, Витя. Да что — чувствовала! — отчаянно махнула она рукой. — Я знала, что так оно и будет. Знала… Ох, не могу… — и, уткнувшись лицом в схваченную с дивана вышитую салфетку, задрожала плечами.

— Я принёс вам его личные вещи, — выждав, пока она успокоится, тихо сказал он и полез в карман. — Вот. Его георгиевская ленточка, портсигар и… — запнулся он, с натугой освобождая из кармана просторных брюк последний предмет, — и его браунинг. Наградной. С войны.

Варенцова бегло взглянула на выложенные на стол вещи. Взяла в руки деревянный, с выжженным на крышке узором портсигар и бережно, лаская и оглаживая, взяла в свои крупные, но мягкие и нежные руки.