Александр Козин - Волжское затмение

Строй добровольцев вскипел возгласами недоумения и возмущения.

— Вот так раз!

— Как?

— Почему?

— Где союзники? Предали?

— А Рыбинск что? Где они?

— Сволочи! Шкурники! Паскуды!

— А Перхуров? Чего молчит?

Вал беспорядочных выкриков нарастал, переходя в бестолковый, злобный галдёж.

— Молчать! — раскатисто и протяжно, как боевая труба, пропел Зубов. — Молчать, — уже спокойнее, будто предостерегая, добавил он, когда бойцы затихли.

— Не задавайте мне вопросов. Всё равно не отвечу. Я знаю не больше вашего. Союзников не будет. Полковник Перхуров во главе особого отряда отбыл в Тверицы на подкрепление. Временное командование Ярославским отрядом принял генерал Карпов Пётр Петрович. Это всё.

Строй снова заворчал.

— Отбыл, значит? Ну, герой…

— Рядился-рядился, да сдулся?

— Молодец… Заварил кашу, а нам — расхлёбывай!

— Молчать! — снова крикнул Зубов, но уже не так впечатляюще. — Отставить разговоры! Мы, офицеры, знали, на что шли. И я, поручик Зубов, предупреждал вас, что, если идти до конца, то неминуемо придётся сложить голову! И мы остаёмся в Ярославле. Да! Расхлёбывать эту кашу, раз больше некому! — лицо Зубова на миг зло скривилось, но он тут же справился с собой. — Тех, кто не видит смысла жертвовать собой, прошу сдать оружие и более не задерживаю!

Строй добровольцев пошатнулся и смешался. Один за другим выходили из него бойцы, снимали винтовки, срывали белые повязки с рукавов. На лицах — злоба и обида.

— Благодарю за службу. Прощайте. Благодарю за службу. Прощайте, — сухо и безучастно говорил каждому Зубов. Витька, широко раскрыв глаза, с колотящимся сердцем следил за происходящим. Что будет, если уйдут все? Если останутся только он и Зубов? Для Витьки давно уже было всё решено. Горькие слова поручика, впервые прозвучавшие во всеуслышание, конечно, чуть ошеломили. Но разве он, Виктор Коробов, не был готов к этому? Без этого города, ныне полусожжённого и нещадно избиваемого, он не мыслил себя. Здесь он родился, здесь промелькнуло и быстро кончилось его нецветистое, бедное, но такое милое и прекрасное детство. Здесь за какие-то две недели он окреп и вырос. И Наталья Варенцова, Наташа, лучшая и самая несбыточная из женщин, тоже здесь, в Ярославле. Бежать некуда и незачем. Нет выбора у Витьки. Только смерть. Либо честная и смелая — с оружием в руках, либо подлая и позорная — у стенки. Трудно выразить это словами, но ему вполне достаточно было чувствовать это. Но, если он останется с поручиком один на один, придётся ведь что-то объяснять. Этого Витька не хотел и боялся.

Но обошлось. Около половины взвода осталось на плацу. Отрешённые, со злинкой, лица. Гробовое молчание и лёгкий испуг в глазах. Кажется, в своих страхах Витька был не одинок. Затихли шаги последнего уходящего, и неудержимый вздох облегчения прошумел над гимназическим двором. Ни слова больше не говоря, Зубов обошёл строй и крепко, с чувством, пожал каждому руку.

— Взвод! — неловко кашлянув, пропел он. — Слушай мою команду! Оставаться в боеготовности. Места расположения не покидать. Ждать приказа. Боец Коробов — ко мне, остальные — разойдись!

Витька вздрогнул.

— Боец Коробов по вашему приказанию… — неумело козырнул он, застыв перед командиром.

— Не приказание, Коробов. Просьба. Отойдём.

— Вот что, Витя, — доверительно, вполголоса, убедившись, что никто не слышит, заговорил он. — Без околичностей. Я вижу, как ты переменился после визита к… К госпоже Варенцовой. Вижу и понимаю. И вот о чём хочу попросить. Не сегодня-завтра кто-то из нас погибнет. Ты понимаешь это? — желтоватые глаза Зубова испытующе, будто прицеливаясь, вперились в Витьку.

Витька пожал плечами и кивнул.

— Если оба выживем, что вряд ли… — с сильным волнением и длинными паузами продолжил Зубов, — тогда, считай, разговора не было. Но, если меня убьют раньше… Могу я тебя…как понимающего попросить… При встрече с Варенцовой сообщить ей, что я…думал о ней до последнего мига и умер…с её именем на губах? — Зубов смущённо крякнул, отвернулся и долго стоял, прислушиваясь к близким, колышащим прохладный утренний воздух разрывам. — Чёрт, как глупо… Сейчас, небось, и в романах так уже не пишут… Так что, Витя?

Коробов, закусив губу, глядел на затянутое чёрным дымом небо. Глаза его повлажнели, и тусклый, задымлённый свет блестел и переливался в них.

— Можете на меня рассчитывать, господин поручик, — тихо, но твёрдо ответил он. — Скажите, а если остаться в живых выпадет вам, могу я просить вас о том же самом?

Резко повернувшись, поручик в упор пронизал, как прострелил Витьку жестким вопросительным взглядом. И тут же улыбнулся краешками губ, кивнул, энергично, с хлопком, пожал ему руку и ушёл.

И снова марш через весь город, к Которосли. Уже с двумя винтовками. Одна — русская, со штыком — за левым плечом, в ней всего пять патронов. Она — для ближнего, штыкового боя. За правым плечом вторая — итальянская. Для стрельбы. Стрелять из неё — сноровка нужна, отдача сильная. Зато в патронах недостатка нет. Две винтовки, а выходит — две половинки одной. Тяжело и неудобно на марше, а в бою и вовсе губительно: пока перехватишься, одну — за плечо, другую — с плеча, десять раз убьют. Ну да всё лучше, чем с одной, да без патронов. Спокоен был боец Коробов. Спокоен и отрешён. Не дрогнул ни единым мускулом лица, когда на Власьевской площади их застиг артобстрел, и пришлось переползать от дома к дому. Не поморщился, когда шагали сгоревшими предместьями за Сенной, обходя обугленные трупы лошадей и коров. Человеческих останков не встречалось: их всё-таки успевали убирать. Да и научились уже люди защищаться и прятаться от снарядов и пуль. Две недели боёв не прошли даром для ярославцев.

На берегу Которосли, у обломков взорванного Толчкова моста мелькали, перебегая с места на место, серые островерхие фигуры с винтовками наперевес. А здесь, на линии обороны белых, царило усталое спокойствие. Чему быть — того не миновать, и нечего тут суетиться. Залегли в наспех отрытых окопчиках бойцы. Без интереса разглядывали красных, поочерёдно беря их на мушку. Эх, жаль, стрелять нельзя! Строжайше запрещено: беда с патронами. Одежда — гражданские брюки, рубашки, толстовки — пропылена и запачкана. На многих — окровавленные повязки. В глазах усталость и одурение. Впереди, на берегу, белеют и сереют в траве тела. Предыдущая атака была принята в штыки и отбита. Срочно требовалось пополнение, а лучше — полная замена, да где ж сейчас столько народу взять? Утешало одно: красным тоже крепко досталось, раз попятились и стали перегруппировываться.

Подоспевший отряд добровольцев-резервистов подоспел как раз вовремя. Позиции занимали бегом.

— Ну, как тут? — втискиваясь в окопчик и поджимая длинные ноги, коротко спросил Витька у соседа, хмурого усатого бойца с перевязанным левым предплечьем. Из-под жёлтого бинта ярко проступало бесформенное красно-бурое пятно. Как раз там, где полагалось находиться белой повязке.