Александр Козин - Волжское затмение

— Спасибо, Витя… — прошептала она и осторожно, сквозь слёзы, улыбнулась. — Вот за это спасибо… Это — самое дорогое теперь… Этот портсигар я подарила ему четыре года назад. Ещё перед войной. И все эти годы он был с ним. Как и я… — шептала женщина, а слёзы капали на тёмную, узорчатую крышку, блестя на полустёртом лаке, как драгоценные камни.

Витька потупился и тяжело вздохнул.

— Его похоронили? — спросила вдруг Варенцова, снова подняв на Витьку заплаканные вопрошающие глаза.

— Да, конечно… В Тверицах, в братской могиле, — быстро ответил Витька. Он вовсе не был уверен в этом, но ничего другого сказать не мог.

— Я могу там побывать?

— Нет. Там идут бои. Да и перевоза нет… После. Когда всё закончится, — сквозь сжатые зубы ответил Витька.

— Чем, Витя? Чем закончится? — с саркастической усмешкой спросила Варенцова.

Витька лишь пожал плечами. Умствовать о будущем ему совсем не хотелось. Не видел он этого будущего.

— Вы погибнете, Витя. Вот и всё, — покачала головой Варенцова. Колыхнулись у плеч густые солнечные волосы.

— И только-то? — без усмешки ответил он.

— Да, всего-навсего. Сколько вас таких, Витя? По всей России? Не думали? И сколько… Сколько слёз надо, чтобы вас оплакать?

— Знал бы, что оплачут — и умереть счастье… — медленно, раздумчиво и тяжело, переминаясь с ноги на ногу, произнёс Витька. — Григорий Иванович был, по-моему, счастливым человеком…

— Нет, Витя, — качнула головой Варенцова, и слеза капнула на подол серого платья. — Разве может быть счастлив тот, кого оскорбили? Плюнули в душу? Поглумились над тем, чему всю жизнь служил? Я делала всё, чтобы ему было хорошо. И ему, наверное, было хорошо со мной, но… Вы, мужчины, до старости мальчишки. Сколько ни бейся, ни вей вам гнёздышко, ни делай вам мягко, вкусно да уютно — наступает день — и всё побоку. Долг, видите ли… И вот, выпал случай — и он ушёл. В ночь на шестое. Навсегда… — и снова отвернулась к окну.

— Ну а что же… Долг, — опускаясь задом на краешек кресла, ответил Витька. — Очень верно… Я-то ведь так к ним пошёл, по глупости почти. Порядок, дисциплина… Ну, паёк ещё, тоже важно. А вот теперь, когда туго стало… Многие побежали, а я не могу. Знаю, что меня ждёт, не дурак же вовсе… Знаю, но вот — никак. Вот он долг и есть. И правда, не деться никуда от него… — покачал он головой, рассеянно моргая глазами. Варенцова сквозь слёзную пелену пристально поглядела на него.

— Вы… Вы на птицу похожи, Витя. На цаплю, — прошептала она и улыбнулась. Крупные белые передние зубы. Чуть наморщенный нос. Добрые лучики вокруг заплаканных глаз. Витька невольно улыбнулся в ответ. Так и сидели они, улыбаясь друг другу. Варенцова — сквозь слёзы. И Витька, хлопая глазами под белёсыми ресницами.

— Наталья… Простите, как вас по отчеству? — опомнился Витька.

— Сергеевна… Но, уверяю вас, это совсем не обязательно…

— Мне так удобнее, — подчёркнуто сухо возразил Витька. — Вам, Наталья Сергеевна, лучше уехать из города. Я бы помог вам собраться, и вообще… Ни к чему. Ни к чему рисковать жизнью. Обстрелы эти… Да что — обстрелы, через два-три дня здесь будут красные, и вам оставаться опасно…

Варенцова, будто прислушиваясь, чуть склонила набок голову, собрала на затылке волосы в тугой пучок, сжала в кулаке.

— Нет, — глухо проговорила она. — Нет, Витя. Будь со мной, что будет, я остаюсь. Это мой город. Здесь погиб и похоронен мой самый дорогой человек. Чем, скажите, я могу быть для вас полезна? В войну училась на курсах медсестёр… Опоздала на фронт. Может, здесь пригожусь? А нет, так что? Корпию щипать? Патроны подавать? Или что там у вас ещё? Снаряды? — с горячим волнением говорила Варенцова.

— Снаряды — у красных, — горько усмехнулся Витька. — У нас только патроны. И те кончаются. Спасибо вам, Наталья Сергеевна, помощь нужна, но… Бессмысленно.

— Бессмысленно… — глухим эхом отозвалась Варенцова. — Странно, как вы все похожи… Вот это самое слово я много раз говорила…Григорию Ивановичу. И он со мной соглашался. Он всё понимал. Нет, он не заблуждался, — покачала головой Варенцова, будто припоминая что-то. — Но был упрямо убеждён в одном: несмотря на всё, надо сопротивляться. Сопротивляться, пока есть хоть какая-то возможность. И кому, как не им, офицерам, выходить первыми с оружием в руках на верную смерть…

— Он… Сам сказал? О верной смерти? — зачарованно проговорил Витька.

— Да. Так и сказал. На мои слёзы и упрёки он ответил… Ответил, что есть вещи похуже смерти. Презрение. Презрение к себе за трусость и приспособленчество. Да. Приспособленчество. Самая ненавистная для него вещь. Так что, Витя, я давно была готова… К самому страшному. И, когда оно случилось, я… — Варенцова всхлипнула, махнула рукой и стала усердно промокать лицо салфеткой. — Я только прошу вас — будьте осторожны. И берегите себя. Ведь гибнут лучшие. И вы… Тоже из их числа. Вы мне теперь близки и дороги, и я прошу вас… Сумейте остаться в живых!

Чуть ошеломлённый таким признанием, Витька не нашёлся ответить. Они молчали. Позвенивали от дальних разрывов оконные стёкла. Брякала посуда в шкафу. Покачивалась и вздрагивала бахромой абажура лампа над столом. А они сидели и глядели друг на друга пристально и изучающе. В голове Коробова роились суматошные и неясные мысли. И надо было что-то говорить.

— Наталья Сергеевна… Вы… — с трудом выталкивая слова, начал он, но, уловив её почти незаметную подбадривающую улыбку, заговорил свободнее. — Вы…удивительная женщина. Я таких ни разу не встречал. Да и не встречу больше, наверное… Но для меня… — он поднял руку, будто защищаясь от возражений, хотя Варенцова молчала, — для меня хватит, если я буду знать… Что вы есть на свете. Живёте и помните меня. Я… Я преклоняюсь перед вами. И о том только жалею, что не оказался вчера на месте Григория Ивановича…

Вздохнул и замолк. И покраснел по самые уши.

— Витенька, прошу вас, не надо так. Грех это. Каждому своё, тут ничего уже не поправить, — ответила Варенцова. — А ваши родные живы?

— Живы… Как будто… — вздрогнул и вытянулся в струнку Витька. — Мать и сестра. Только я не знаю, где они. Ушли из города. Я домой зашёл, а там… — он часто заморгал и отвернулся. Отдышался, прокашлялся.

— А это… — и указал на стену. — Это ваши работы? Красиво… То есть, жизненно. Вон те яблоки. Вроде, и не бывает таких, ребристых… А всё равно, как живые. Даже вкус чудится… Водянистый, кисло-сладкий такой.

Варенцова сдержанно улыбнулась и кивнула. И по её лицу пробежала вдруг неясная тень.

— А вот это? — резко спросила она и потянула его за руку в гостиную. Там тоже было светло от трёх окон, но стёкол не было, по комнате гулял лёгкий сквознячок и ворошил разбросанные повсюду листы бумаги разного размера со следами красок. В середине стоял заляпанный мольберт. Варенцова подвела его к освещённой стене. — Вот. Посмотрите.