Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Этот обычай завели еще Эвксанфий и Эвримедонт, — усмехнулся я, гладя ее по голове. — Что поделать? Днем вам было трудно найти время, чтобы спокойно поговорить со мной. Молчи. Подкрепи силы сном, возлюбленная дочь моя, о заботах будешь думать после…

Ариадна заснула очень быстро. Обмякла у меня на плече, задышала ровнее и глубже. Вряд ли что-нибудь могло ее сейчас разбудить.

Мне же спать не хотелось — впервые с начала болезни, и я, боясь лишний раз пошевелиться, смотрел на спящую Ариадну. Лицо ее донельзя напоминало лицо моей матери в ту ночь, когда она сидела подле меня, тяжело больного, и оберегала от смерти своим присутствием. Те же глубокие, скорбные морщины в углах рта, те же круги под глазами. И первые седые волосы в черных, как ночное небо зимой, волосах.

С того дня я стал подниматься на ноги и сам о себе заботиться. Но прошло еще немало дней, прежде чем я смог взвалить на себя привычную ношу.

Потом последовали месяцы, которые слились в моей памяти: тревожные, похожие один на другой. Я метался меж островов, собирая союзников, угрожая, прельщая, умоляя… Тяжкое это было время. Душа моя после болезни ослабела, самые ничтожные неудачи терзали мое сердце и порождали уныние. Победы же не радовали. Власть над собой, своими страстями, мыслями и чувствами, которой я так гордился, была потеряна. Не знаю, как я не лишился рассудка?

Впрочем, мудрые мойры подарили мне в те трудные дни большую радость.

— Чужие корабли! — услышав крик юного Тавра, я выскочил из палатки и кинулся на корму «Скорпиона». Щурясь, вгляделся в синеющую даль. Точно. Много маленьких черных точек стремительно приближались к нам. Спустя некоторое время я уже смог различать расправленные паруса. Их было тридцать четыре. И шли они, сильно растянувшись по морской глади, не готовясь ни к обороне, ни к нападению.

— Враги или друзья? — доблестный Ипполит, кормчий «Скорпиона», тоже встревоженно вглядывался в даль.

— Враги встречаются чаще, чем друзья, — пробормотал я, не сводя глаз с нежданных гостей. — Приготовиться к бою.

Мой приказ тотчас подхватили на соседних кораблях. Протяжно, низко заголосили бычьи рога, повторяя царскую волю. Корабли замедлили ход и стали медленно разворачиваться в боевой порядок.

Неизвестные суда тем временем приближались. Теперь я отчетливо видел их: округлые, с сильно загнутыми штевнями, украшенными подобиями рыбьих хвостов. Тиррены. Дерзкие морские разбойники. Отважные путешественники по пенным просторам. Столь же отважные и умелые, как критяне и ханаанцы.

Они тоже заметили нас и, вопреки ожиданиям, замедлили ход. Только один корабль продолжал так же стремительно приближаться. Черный, под выбеленным ветрами и солнцем парусом с нарисованным трезубцем Посейдона, он летел навстречу нам. Рослые, свирепого вида гребцы, каждый из которых едва ли уступал ростом Итти-Нергал-балату, дружно вздымали весла и с радостным ревом опускали их. Никогда я не видел таких людей. Зверообразные, скорее не по внешнему виду, а по выражению лиц, одетые в мисофоры и туники из шкур, с пышными, наверное, отродясь нечесаными султанами волос на макушках и бородами. Уж никак не вкусившие роскоши тиррены.

На носу корабля, подняв руку, стоял голый до пояса, совершенно безоружный, даже без доспехов, человек, похожий на критянина или пеласга. Выгоревшие до рыжины волосы были собраны на темени в пышный султан. На темном безбородом лице поблескивала белоснежная полоска молодых, крепких зубов. Одежда его была предельно бедна, и только массивная золотая цепь с тяжелым медальоном, лежавшая на могучей груди, выдавала в нем предводителя. Приглядевшись, я узнал его, и не сразу поверил собственному счастью:

— Главк?!!!

— Отец! — донес до меня ветер голос сына.

Рога на «Скорпионе» и других кораблях поспешно и пронзительно затрубили отбой, воины, до сей поры напряженно ждавшие моего приказа, зашевелились, опуская копья. Я дал знак гребцам, и «Скорпион» заскользил навстречу кораблю моего сына. Мы сблизились. Один из воинов Главка, лохматый, с разрисованной какой-то красноватой мазью рожей, в роскошном ожерелье из клыков хищного зверя, закрывавшем почти всю широкую грудь, подняв весло из воды, перекинул его на наш борт. Сын, слегка красуясь перед устремившими на него взгляды своими и моими людьми, уверенно перебежал ко мне.

Я едва удержался, чтобы не броситься к нему и не заключить в объятия. Но ждал, соблюдая достоинство анакта. Главк подошел ко мне, а потом величественно склонился в благоговейном приветствии. Я коснулся его плеча, давая знак, что он может выпрямиться.

— О, богоравный отец мой, великий анакт Крита! — отчеканивая каждое слово, произнес он. — Весть о том, что подлый убийца пролил кровь брата, достигла моих ушей! И я сказал себе: ты не мужчина, если не придешь на помощь своему злосчастному отцу. И вот я здесь! И со мной — без сотни две тысячи воинов, отважных, словно львы, и преданных, как псы. Каждый из них готов, не дрогнув, умереть в бою.

Главк говорил на наречии исконных жителей Крита. Но на его корабле, кто-то из наших — кажется, славный Айтиоквс — переводил его речи воинам в шкурах и мисофорах из грубой ткани. Я уловил несколько слов и с удивлением понял, что это было наречие племен, что живут далеко от Крита, за землями тирренов. Зевс называл их лестригонами и говорил, что люди эти дики, словно звери, неукротимы, не признают ничьей власти и едят человечье мясо. Судя по их внешности, так и было. И они шли за моим сыном, словно волчья стая за вожаком! Сердце мое наполнилось гордостью за Главка.

— Я ценю храбрость народа, что идет за моим сыном, — ответил я на их языке, едва возгласы стихли. На корабле отозвались восторженными воплями. Сын не сдержал удивленной улыбки:

— Вот уж не думал, что тебе действительно известны все языки Ойкумены…

Я усмехнулся.

— Мне дано просто говорить на их языке. А вот как тебе удалось покорить их сердца?

Главк почтительно склонился передо мной.

— Ты говорил: хочешь стать царем — сделай то, что твои подданные ждут от истинного владыки. Я вызвал их вождя на честный бой, без оружия, и победил его.

Я удивленно вскинул брови, с сомнением посмотрел на сына:

— Сломал ему хребет, разодрал утробу и вкусил сердце и печень поверженного врага?

Тот смущенно потупился и продолжил:

— Да… Но я не мог отказать столь доблестному воину в последней почести: признать его достойным мужем, на которого я хочу походить…

— Я рад, что ты запомнил мои рассказы об этом народе, Главк, — ответил я серьезно. — Мне известно, что они едят мясо людей не ради насыщения утробы. Ты поступил так, как должен был. Я горжусь тобой.