Марта Холл Келли - Девушки сирени

Шел теплый дождь, я без зонта взбежала по поросшим мхом ступеням. О том, что будет, если мои поиски увенчаются успехом, я не думала. Все равно это официальный конец наших с Полом отношений. Вероятно, он все же любил Рину. Во всяком случае, достаточно, чтобы стать отцом ее ребенка.

В приемной толпился народ, и у всех схожая цель. Те, кто поумнее, прихватили зонтики и теперь, так как стойки в приемной не было, держали их, как мокрых летучих мышей. Звонил телефон, но никто не брал трубку, углы комнаты были завалены картонными коробками. На столе возвышалась похожая на слоеную выпечку миллефолье стопка пеленок, а кругом валялись булавки.

Толпа расступилась, давая дорогу мужчине с вопящим спеленутым младенцем на руках. Мужчина подошел к столу и протянул перед собой младенца, как будто это бомба.

– Только что одна старуха всучила мне это.

Директриса, которая сидела за столом, приняла младенца. Это была женщина с орлиным носом, вся в черном. Единственным украшением ее платья был воротник из тонких кружев, по виду времен королевы Анны. Директриса положила ребенка на стол и быстро распеленала. Когда она подняла голову, я заметила у нее под глазами лилово-розовые круги.

– Это мальчик! – возмутилась она. – Мы принимаем только девочек.

Но мужчина уже шел к двери.

– Гийом! – окликнула его директриса и быстро, быстрее, чем продавец заворачивает сандвич, спеленала младенца.

Тот трусцой вернулся к столу, взял ребенка и выбежал из приемной.

Потом к столу пробилась молодая женщина.

– Мадам…

Мадам, не отрывая глаз от своих бумаг, подняла вверх указательный палец:

– Ждите своей очереди. Дети сейчас на обеде. До трех к ним никого не пустят.

С протекающего потолка на стол капнула вода, и на зеленом бюваре растеклось похожее на амебу пятно.

– Простите, мадам, – вмешалась я, – я ищу девочку.

Директриса изучала список в своем планшете.

– Заполните анкету.

Я подалась вперед:

– У меня особый случай.

– Вы на сегодня пятый особый случай.

– Меня зовут Кэролайн Ферридэй. Я работала с мадам Бертильон. Присылала посылки для сирот. Из консульства Франции в Нью-Йорке.

Директриса посмотрела на меня и слегка склонила голову набок.

– Так это вы? Детям очень нравилась одежда. Великолепно сшита.

– Я еще и «Овалтайн» присылала. – Я показала на пустую коробку в углу.

– Спасибо, мадемуазель, но мы продали этот напиток за гроши. Дети сказали, что он похож на птичий помет, и отказались его пить. Мисс Ферридэй, нам нужны деньги, а не «Овалтайн».

Я взяла со стола жестяную банку с увядшими тюльпанами, выкинула цветы в ведро для бумаг и поставила банку на бювар, в то место, куда капало с потолка.

– Мадам, я понимаю, у вас очень много работы, но я ищу ребенка.

Она подняла на меня глаза:

– Своего?

– Нет, родителей депортировали нацисты, сейчас они только-только восстановили здоровье.

– Мне жаль, но детей могут забирать родители или близкие родственники. Требуются два документа, удостоверяющих личность.

– Я всего лишь пытаюсь установить местонахождение девочки. А заберут ее родители.

– Идемте со мной, – пригласила директриса.

Она прихватила с собой планшет и целую башню из оловянных мисок. Мы поднялись по широкой каменной лестнице. По пути директриса расставляла миски там, где обнаруживала протечки.

– У меня будет возможность познакомиться с мадам Бертильон? – спросила я.

– Я мадам Бертильон.

В это сложно было поверить.

– Вы писали такие милые письма, – пробормотала я.

Директриса устало пожала плечами, а я подумала, что она, возможно, глаз не сомкнула прошлой ночью.

– Некоторые лучше подают себя в письменном виде, – проворчала мадам Бертильон. – Как зовут девочку?

– Не знаю. Все произошло слишком быстро. Мать депортировали прямо в день родов.

– А конкретно?

– Первого апреля сорок первого года. В пасхальное воскресенье.

– Нацисты депортировали людей в Пасху? Удивительно, как эти достойные люди могли пропустить поход в церковь?

– Вы просмотрите свои записи?

– Мадемуазель, это и есть мои записи. – Бертильон продемонстрировала мне свой планшет с толстенной, как телефонный справочник, пачкой потрепанных листов с местами зачеркнутыми строчками и бордовыми олимпийскими кольцами от бургундского. – К нам свозят детей со всей Европы, так что поиски предстоят нелегкие.

Мы вошли в комнату с высоким потолком. Она вся была заставлена кроватями, на каждой в изголовье лежала подушка, а в ногах – сложенное одеяло.

– Как же вы различаете детей? – поинтересовалась я.

– Каждому ребенку присваивается номер. Он пишется на небольшом диске, а тот уже прикалывается на грудь. Часть детей поступила с именами, но многие – без. – Директриса поставила миски на стул. – Во время войны некоторые мамочки, перед тем как подкинуть нам ребенка, прикалывали к пеленкам записку с именем. Но большинство таких записок откалывалось или буквы растекались от сырости и дождя. Некоторые пришивали к одежде ребенка брелок, чтобы потом его можно было опознать. Но дети часто меняются одеждой и даже именами. И к нам по-прежнему подкидывают по несколько безымянных детишек в день.

– Но дети ведь помнят, как их зовут.

– Те, кто постарше, – да. Некоторые после пережитых ужасов вообще не разговаривают. А младенцы, как вы понимаете, не могут запомнить свое имя. Мы их принимаем и называем иногда по месяцу, в который они родились, если малыши помнят этот месяц… У нас тут много Мэй и Джун. Еще называем в честь святых покровителей их месяца рождения, в честь своих друзей, родственников… даже в честь домашних питомцев.

– Не могли бы вы хотя бы просмотреть список детей, которые поступили в тот день? – попросила я.

– Увы, записи велись неаккуратно. Дети откуда только не поступали: из приютов, из пансионов, их находили фермеры в стогах сена. Кого-то приводили взрослые, которых они до этого считали своими родителями.

– Вас, наверное, осаждают потерявшие детей родители.

– Да, но большинство мы не сможем вернуть в семью. Их родители либо умерли, либо не желают их знать.

– Невероятно. Разве можно не признать родного ребенка?

– А вы в этом сомневаетесь? Вы – эксперт в этом вопросе? Более четверти наших детей рождены француженками от немцев. Их называют краутскими. Никто не захочет взять их в семью. Некоторые были рождены в «Лебенсборн» – это гитлеровские дома матери и ребенка. Там чистые в расовом отношении женщины рожали детей от эсэсовцев, не будучи с ними в браке.

– Но такие дома были только в Германии…

– Ошибаетесь, мадемуазель. Они активно функционировали и у нас во Франции. Мы слышали о подобных заведениях в Дании, Бельгии и Голландии. Еще несколько действовало в Норвегии. Теперь рожденные в этих домах дети – изгои. Кто знает, сколько белокурых малюток оторвали от матерей. В одной Польше таких сотни тысяч. Их собирались растить как немцев. Соответственно, никаких данных об их родителях нет.