Юрий Трусов - Золотые эполеты

В ее комнате на столе лежала книга Н. М. Карамзина «Бедная Лиза». Богдана с чувством какого-то благоговения еще раз перечитала ее старые пожелтевшие страницы.

Однажды, в день получки, молчуна Глеба Крылова снова «прорвало». Как всегда, усталые, еле волоча ноги, брели они с работы домой. Вдруг Глеб бесцеремонно дернул Кондрата за рукав и потянул в сторону.

— Айда за мной!

— Куда ты меня тянешь? — спросил Кондрат.

— Сейчас увидишь. И не пожалеешь, — загадочно ухмыльнулся Крылов.

Они прошли несколько десятков шагов, свернули в узкую калитку и очутились в длинном дворике, как бы зажатом между двумя большими домами. В конце дворика находился флигелек, к которому Глеб подвел Кондрата. У дверей флигелька стояла будка, откуда выскочила, свирепо рявкнув, гремя цепью, лохматая черная собака, но, узнав Глеба, смолкла, завиляла хвостом.

Крылов несколько раз дернул проволоку звонка.

— Это я, Зинок, — откликнулся он.

Дверь тотчас открыла невысокая женщина и молча пропустила их в переднюю.

— Вытирай хорошенько ноги, — по-хозяйски сказал Глеб, пропуская Кондрата вперед.

Они вошли в освещенную лампой, уютную, скромно обставленную комнату. В лицо им ударила жара от двух огромных утюгов, которые раскаленно пламенели. На огромной гладильной доске лежало какое-то суконное изделие. Лицо невысокой женщины, которую Глеб назвал Зинок, тоже пылало, как раскаленный утюг.

В комнате стояло огромное, во всю стену трюмо, а вокруг на вешалках и деревянных манекенах висели женские пальто, шубки и другая верхняя одежда. Рядом, на столах, лежали куски раскроенного сукна. Две девицы мастерили что-то на манекенах. Они оторвались от своей работы, как по команде, выпрямились, сказали дружно «здравствуйте» и снова склонились над своей работой.

— Это моя благодетельница Зинаида Петровна.

С пылающими щеками женщина приветливо улыбнулась, подала горячую, сильную руку Кондрату и вывела гостей в смежную комнату. Здесь было не так жарко. Она усадила посетителей вокруг круглого стола на кресла в белых полотняных чехлах.

— Отдыхайте, а я сейчас, — сказала Зинок, но Глеб задержал ее.

— Постой! — Он полез в карман пальто, извлек три серебряных рубля, положил их на стол. — Это чтобы нам чего-нибудь для ужина. Бери на все…

— Хватит на всех, — улыбнулась Зинок и выскочила из комнаты.

— Я добавлю, верни ее, — сказал Кондрат и тоже полез в карман, но Глеб остановил. — Сегодня гуляю я. — На его лице появилась суровая важность.

— Ты что, такой богатый?

— Неужели я не могу раз в жизни гульнуть? За один вечер заработок трех дней потратить. Считай: каждый рубль — это моя работа от зари до зари.

— Правильно, Глеб, можешь… Но ты лучше скажи: кто эта Зинок?

— Зинаида Петровна — благодетельница моя. Можно сказать, заботу обо мне, как о родном, проявляет. Понял?

— Ничего не понял. Все же, кто она тебе? Жена, родственница или полюбовница?

— Цыц! Чур! Не смей про нее такое слово молвить! Не смей! — грозно насупился Глеб, а руки его угрожающе сложились в кулаки.

— Но все же, кто она?

— Она мне более чем жена и сестра и всякая там родня. И ты не смей более ее полюбовницей называть.

— Ну хватит тебе грозиться! — улыбнулся Кондрат. Его позабавил гнев Глеба. — Будет пугать-то! Не хочу более пытать тебя, кто она тебе. Коли самая хорошая, так хай так и будет. Давай лучше правду друг другу говорить и не таиться. А то ты все мне про свое одиночество толковал, а выходит, ты совсем не такой одинокий.

— Хорошо, не будем таиться… Ты мне уж прости. Видишь, никак нельзя мне сейчас иначе. А почему? Секрет это мой…

Но тут вошла Зинок с корзинкой, в которой были бутылки и пакеты со всякой снедью. Она накрыла стол белоснежной скатертью, расставила тарелки с принесенной закуской, открыла бутылки с вином.

— Ну, кончайте разговоры разговаривать — на голодное брюхо это не дело. Надо выпить и закусить, чем бог послал, — сказала хозяйка и стала разливать по чаркам вино.

…После ужина. Глеб пошел провожать Кондрата и рассказал ему суть своего секрета.

— Ты пойми меня, друг, я грамотный, а стараюсь представиться неграмотным. Я на пароходах механиком плавал, а здесь выдаю себя за слесаря. А почему? На заметке я у полиции… Спасибо, люди добрые выручили. Вот и у Фогеля работаю, дурачком прикидываюсь. А почему? Ведь у нас грамотному рабочему быть нельзя. Ох, грамотных у нас начальство не любит… Рабочему человеку и приходится дурачком прикидываться. Вот из Англии пироскаф [3] 1 Пироскаф — первоначальное название парохода. придет, меня на него обещали устроить… Трудно на английских судах служить. Я плавал, знаю. Платят они лучше, чем на наших. И харчи у них получше, но чуть в чем провинился — бьют… Боксом, как они говорят. И начальство у них дерется, и матросы, и механики между собой. Такой у них обычай. Но я у них этому подучился и сам могу, как его… боксом. Но зато, как я сказал, платят там побольше нашего, и я уже решил, как придет английский пироскаф, так я на него и уйду, пропади они пропадом, мастерские наши, с Фоком вместе. Там, за границей, дышать-то повольнее, чем в нашей Рассеюшке…

— Так ты из-за этого в плаванье уйти хочешь?

— И не только из-за этого. Тикать мне с родной земли надобно. Дело-то на меня в полиции заведено. Лучше уж отъеду из любезного отечества от греха подальше.

— Какое же это дело? — попытался разузнать Кондрат.

— Какое да какое, — с раздражением воскликнул Глеб. — А тебе-то не все ли равно? Сразу все допытаться хочешь. Это секрет мой, понял? Секрет. Тайна… И не тебе ее знать.

— Разве я тебя просил про твой секрет рассказывать? Я тебя за язык не тянул. Сам ты стал про свою тайну говорить. Начал — так заканчивай, а не хочешь — так и не надо, — оборвал его Кондрат.

Он круто повернулся и пошел домой. Но Глеб догнал его.

— Ты, казак, не обижайся. Пойми, трудно мне мою тайну в душе носить. Поговорить с человеком умным и честным позарез охота. Говорят, что я молчун, а знали бы, как трудно молчуном жить. Вот и сказал.

— Ну, коли начал, до конца говори.

— Ладно. — Глеб вдруг остановился в нерешительности… — Ладно. Придет время, все тебе выскажу, а сейчас мне, честно говоря, страшновато.

— Раз страшновато — то помалкивай.

— Придет время, все расскажу.

— Дело твое. А мне, честно скажу, и слушать тебя уже не в охотку. Они пожали друг другу руки. Глеб, по-пьяному, крепко обнял его, и Кондрату стало даже жалко парня. Он понял, что этот здоровый, крепкий человек истосковался по настоящей дружбе. Но через несколько дней Глеб, наконец, решился ему доверить свой секрет.

— В лондонском порту, когда мой пироскаф грузился, меня вызвал через вахтенного матроса человек, вроде ничем не примечательный, с саквояжем в руке. Я вышел к трапу, а этот незнакомец говорит мне: «Здравствуйте». Я ему в ответ: «Вы, мол, ошиблись, мистер». Тогда он обратился ко мне на чисто русском языке, да еще с нижегородским оканьем: «Как русский русского прошу и умоляю». Я сразу его обрезал: «Денег у меня, мистер хороший, нет и ни для русских, и ни для прочих». А он вдруг как расхохочется: «Я у вас не денег прошу, — а сам от смеха давится. — Я прощу кое-что поважнее». Я посмотрел на его лицо — доброе, вроде бы даже болезненное. И вижу, вроде он хороший парень. «Поважнее, — отвечаю, — значит, золото? А его-то у меня и нет». А он в ответ опять рассмеялся. Вот он своим смехом мне доверие к себе и открыл. Тут я ему и говорю, вроде как бы сердито, конечно, для вида: