Юрий Трусов - Золотые эполеты

До самого сердца пробрали Кондрата строки из поэмы «Иван Подкова»:

Он хорошо знал эти курганы степного юга и под Трикратами и под Одессой, ходил туда, словно на свидание со своим дедом, опоясанным саблей-Хурделицей. Но в стихах и поэмах Шевченко его не только привлекал героизм прошлого, но и волновала удивительная правда и человечность. Кондрат чувствовал, что когда Шевченко проклинает тех, кто приносит горе и страдания людям, клеймит злодеев и катов, он — выстрадал право на такое суровое осуждение.

Катерина стала одной из любимых его героинь. Когда Богдана сообщила в одном из писем, какое большое впечатление она получила от повести Карамзина «Бедная Лиза», он сурово упрекнул себя, что не познакомил раньше Богдану с поэмой Шевченко «Катерина». Тут припомнилась Кондрату его стычка с офицером, у которого он сгоряча чуть не оторвал воротник мундира только за то, что тот вздумал бесцеремонно поухаживать за Богданой. Не вдохновила ли его тогда на такой дерзкий поступок эта поэма? Он встал горой за честь девушки.

И он наизусть читал запавшие в память строки поэмы:

Какое глубокое проникновение в девичью трагическую судьбу!

Именно с этой стороны Кондрату более всего и полюбился «Кобзарь».

И в минуты гнева, видя, как попирают и унижают человека власть имущие, ему на ум приходили строфы из великого «Заповіта»:

Маленькая, зачитанная книга стихов оказала на Кондрата огромное влияние. Он вскоре понял, что не сможет стать послушным слугой своего покровителя Виктора Петровича Скаржинского, которого он уважал и любил, как отца родного. Всего этого оказалось недостаточно для той роли, на которую он его готовил. Кондрат чувствовал, что приходит новое время, надвигаются какие-то новые, непонятные события, что былой тихой жизни в Трикратах, ее патриархальному строю приходит конец. Поговаривали, что скоро грянет большая война. Кондрат про себя твердо решил, что женится ли он на Богдане или нет, он все же пойдет, как казак, как его дед и отец, защищать родную землю.

В Петербурге у Виктора Петровича, как и у его супруги, Натальи Александровны в Трикратах, в эту осень жизнь катилась по обычной колее. На огромном пространстве, от берегов Невы до Черного моря, хотя жители готовились к зимним холодам, стояла удивительно теплая, сухая осень. Бабье лето. Дождей не было. Хлеборобы проклинали осеннюю засуху — зачерствелый грунт полей, никак нельзя было посеять озимь. Воздух затянуло дымными белыми туманами. И хотя самая пора выпасть первым снегам и открыть санный путь, но даже по ночам не было заморозков.

Неужели зима будет слякотной и возвращаться домой в Украину придется в распутицу. Впрочем, Скаржинский уже принял решение возвращаться домой весной, когда апрельское солнышко подсушит дороги. Его уже в Петербурге мало стали занимать сельские дела, зато городские — складывалась удачно. Из Швеции пришли все механизмы и запчасти для маслозаводов. Консилиум самых опытных врачей решил, что опухоль внизу живота не представляет никакой опасности для его жизни. Кондрат несколько раз настойчиво просился домой в Трикраты, но потом утихомирился. Скаржинскому удалось его уговорить продлить практикум в мастерских. «Он внял моему голосу. Сейчас казак стал разумным, как его дед, и, видимо, будет хорошим механиком. Мне не жалко потраченных на его образование денег» — писал Виктор Петрович своей жене.

Ответное послание от Натальи Александровны содержало в большом пакете не только несколько писем от соседей помещиков с обычными просьбами приобрести для них некоторые предметы, но и маленький конверт на имя Кондрата. Жена просила без промедления вручить его воспитаннику этот конверт. Виктор Петрович нахмурился, но так как привык выполнять все просьбы супруги, то в тот же вечер вручил его вернувшемуся из мастерских Кондрату. И тут неожиданно грянул гром! Гром прозвучал в голосе Кондрата. Виктор Петрович никогда еще не видел его таким. Смуглое лицо воспитанника стало бледным, в его огромных глазах вспыхнул огонь.

— Где письма Богданы?! Зачем вы их прятали от меня?! — закричал юноша, и в его голосе послышался глухой рокот разъяренного морского прибоя.

Виктор Петрович сбивчиво признался, что он, щадя его спокойствие, чтобы он мог без волнений отдать всего себя практике, задерживал письма Богданы.

— Где же письма? — не унимался Кондрат. Скаржинскому пришлось сказать, что, так как Богдана звала Кондрата домой, он из самых добрых и благородных побуждений уничтожил эти письма.

— Уничтожили? Но зачем? — еще громче закричал Кондрат, зарыдал и вдруг грохнулся на пол.

Был ли это нервный припадок, или обморок, трудно было понять. Падая, Кондрат вдребезги разбил стоящий рядом золоченый изящный столик. Перепуганный Виктор Петрович и подоспевшие лакеи не могли удержать его. Скаржинский послал лакея за доктором. Кондрат уже поднялся и молча сидел в кресле, обхватив голову своими огромными руками в кровоточащих ссадинах. Скаржинскому показалось, что его казак стыдится своего припадка.

Когда врач, оказав ему медицинскую помощь, ушел и Скаржинский остался со своим воспитанником наедине, юноша молча вынул из кармана письмо от Богданы.

— Она пишет, что ежели я теперь вернусь, то уже не застану ее в Трикратах. Я знаю хорошо Богданку. Она никогда ничего напрасно не скажет, потому я сейчас направлюсь к ней, чтобы ее застать, вернее, может быть, еще застать. Вот читайте. — Он подал письмо Скаржинскому. Тот надел очки и внимательно его прочел.

— Выходит, дело принимает серьезный оборот, — бледное лицо Виктора Петровича порозовело. — Извините, что я так поступил, но, честное слово, мне хотелось, чтобы было как лучше. Поверьте, Кондрат…