Юрий Трусов - Золотые эполеты

С каждой новой верстой, которая приближала их к родным местам, езда для Кондрата начинала казаться невыносимо медленной. Он чаще стал садиться на облучок рядом с Анелюсом. Тот как бы признавал его безоговорочное первенство в управлении рысаками и охотно передавал ему вожжи. А лошади, почувствовав Кондратову руку, сразу переходили на рысь.

Наконец, пошли милые сердцу Скаржинского и Кондрата степные, покрытые желтой травой, опаленной немилосердным солнцем, солончаковые земли Юга Украины.

— Смотри, Кондрат, тут, где на конях скакали запорожцы и ордынцы, скоро лягут чугунные рельсы, по ним покатятся на колесах поезда. И неровен час, может быть, один из паровозов ты поведешь, — шутил Скаржинский.

Но Кондрат рассеянно внимал пророческим вещаниям Виктора Петровича. Он мысленно был уже с Богданой. О, скорее, скорее бы увидеть ее, обнять, успокоиться самому и ее успокоить. И убедиться, что ничего не стряслось с его любимой. Что она жива и здорова… Что он все же успеет к ней вовремя.

…Вечером в субботу они, наконец, на взмыленных рысаках лихо примчались к усадьбе Трикрат. Остановились разгоряченные кони, били копытами землю возле белокаменного барского дома, у самой ступенчатой веранды. Ее массивная, застекленная дверь дрогнула и рассыпала радужные кусочки зайчиков, отразила разноцветные лучи закатного неба.

На крыльцо выбежали почти все обитатели усадьбы: ее хозяйка, кутаясь в пуховый платок, и Микки, и все приживалки-старухи, лакеи, горничные.

Кондрат, вылезая из кареты вслед за Виктором Петровичем, обвел глазами стоящих на веранде, но Богданы в этой толпе не было. И он почувствовал, что его всего охватило какое-то бессилие.

Странным, как будто не своим голосом, ставшим вдруг как-то по-стариковски слабым, он вместо приветствия воскликнул:

— А где?! Где она?! Где Богданка!

По тому, как все, кто находился на веранде, посмотрели на него, Кондрат понял, что с Богданой приключилось какое-то несчастье. Его мгновенное предположение как бы подтвердило и опечаленно-тревожное лицо Натальи Александровны, поспешившей не к мужу своему, а к нему. Значит, и впрямь стряслась беда. Ему показалось, что кто-то невидимый положил ему лед на грудь, так стало холодно у сердца. Он заметался и, наверное, упал бы, не поддержи его Виктор Петрович.

— Где она? Что с ней? — хотел закричать он, но сил у него для этого не хватило, только хриплый шепот сорвался со сведенных судорогой губ. Горло совершенно пересохло от волнения.

— Успокойтесь, успокойтесь, ради бога. Успокойтесь. Мы ищем Богдану. Не знаем, где она. В сущности, ничего ужасного нет. Мы ее только ищем, — пролепетала испуганно Наталья Александровна.

— Когда? Когда она исчезла?

— Третьи сутки…

— Третьи сутки? — воскликнул Кондрат. И ярость охватила его.

Он разомкнул было губы, чтобы произнести самые горькие, самые обидные слова, но встретился с заплаканными страдальческими глазами Скаржинской, и гнев его, мгновенно вспыхнувший, так же молниеносно угас. Он почувствовал себя вдруг жалким, беспомощным перед свалившимся на него несчастьем. Опустился на каменную ступень веранды, наклонил голову, как клещами сжал ее ладонями. Ему хотелось по-нечеловечески, как волку, попавшему в капкан, завыть.

Обступившие его обитатели поселка с любопытством посматривали на него. Но ему сейчас все это было глубоко безразлично. Он не замечал своих односельчан, не отвечал на их вопросы. К нему подошли Скаржинские и стали приглашать в усадьбу, но на все их уговоры он только молча покачивал головой.

Потом к нему подошла его мать. Погладила его жесткие волосы, поцеловала, взяла за руку, и он, ведомый матерью, направился с ней домой покорно, как малый ребенок. Так закончилась многодневная быстрая езда из Петербурга в родные Трикраты.

Материнская ласка подействовала как волшебное лекарство на сердечную боль Кондрата. До сих пор между ними не было особенно нежных отношений. Елена прошла в жизни слишком трудный путь, сделавший ее не только суровой, но и, казалось бы, черствой. Она когда-то умела командовать, даже водить в бой греческих партизан-клефтов. Смотрела на все, уже в мирной обстановке, через призму войны в Греции, в которой участвовала. Она всегда была готова к лишениям, непредвиденным неожиданностям и старалась с самого детства воспитать в сыне умение стойко переносить невзгоды. Поэтому никогда не баловала его лаской. Теперь, проявленная ею душевная отзывчивость к его беде, тронула его и произвела поистине исцеляющее действие.

Он почувствовал, что не одинок в своем горе, и это вселило в него какую-то надежду на более счастливые времена. С этим чувством он проснулся, и на другой день, открыв глаза, встретился с добрым внимательным и тревожным взглядом матери. Она сидела у его изголовья. Кондрату подумалось, неужто она вот так целую ночь находилась возле него, охраняя его сон.

Елена опять, как вчера, ласково провела ладонью по его косматым волосам.

— Будь настоящим мужчиной, сынок. В жизни бывает и не такое. Только голову не вешай, не клонись перед бедой… Ведь Богдана-то любит тебя.

— Любит, мама. На это и надеюсь.

— знаю, сынок, что она любит тебя. Значит, не все потеряно. Найдешь ты свою Богдану. Ищи — и непременно найдешь.

— Так я, мама, должен искать ее?

— А как ты думал!? — Голос и глаза матери стали строгими. — Раз, сынок, ты смог ее потерять, то теперь сумей и найти.

Кондрат, словно подброшенный какой-то невидимой пружиной, соскочил с кровати и стал торопливо одеваться.

— Куда ты так заспешил? — спросила мать.

— Мне надо торопиться, мама!

Елена хорошо знала характер сына. Знала, что, если он сказал, значит, сын крепко-накрепко решил и не отступится от этого решения.

— Что ж, спеши! Удачи тебе, Кондрат!..

Сын оделся в самое лучшее свое платье — просторный кафтан из добротного сукна, отутюженные штаны с напуском, надел шевровые сапоги. Нахлобучил на голову смушковую шапку. Мать даже перекрестить его не успела, лишь спросила:

— Ты далеко собрался, сынок?

— Да в кузню. Варавия проведать. Может, он, что о Богданке знает.

— Знал бы — сам бы к тебе прибежал рассказать.

— Он о моем приезде не прознал еще.

— Отчего, коли в кузню идешь, нарядился так во все новое.

— Мне от Варавия еще в усадьбу зайти, поговорить с хозяевами надо.

— Значит, ты надолго, сынок?

— Я, мама, скоро вернусь!.. — ответил торопливо Кондрат и как бы провалился в темном проеме распахнутой двери.

…Ой, как сильно ошибся он, думая тогда, что скоро вернется домой к матери. Теперь только во сне будет видеть Елена своего бедового сына. Через много лет сын снова переступит порог ее дома. Переступит, когда уже матери не будет в живых. И в слезах, полный сыновнего раскаяния и сожаления, пойдет он на поселковое кладбище разыскивать ее могилу.