Юрий Трусов - Золотые эполеты

— Вы только не очень-то туго стягивайте повязку.

Наконец, Богданка забинтовала руку раненого и снова подошла к Кондрату, хотя врач уже властно командовал санитарам:

— Скорее, скорее давайте следующего!..

И санитары уже потащили на операционный стол нового раненого.

— Вот так-то, Кондратушка, я работаю и день и ночь. Вчера перевязала сто пятьдесят раненых, а их тут пропасть.

Она говорила своей ласковой, певучей скороговоркой, а он смотрел на нее, похудевшую с появившейся горькой складочкой в уголках губ, которой раньше у нее не было. И глаза ее, показалось ему, ныне стали больше, пристальнее, чем прежде. От ее коричневого платья шел какой-то совершенно чужой запах. Это была смесь запахов лекарств, которым здесь было пропитано все: и воздух, и люди, и операционный стол, на котором лежали раненые.

— Мне надо еще немного гипса, — сказал хирург.

— Сейчас, — ответила Богдана и бросилась исполнять повеление врача.

— Извольте скорее, — продолжал требовать хирург.

Богдана очень ловко подбежала к бочонку, в котором находился гипс, набрала его на лопатку и подала хирургу.

— Извините меня, Николай Иванович, что задержала. Извините. Это вот Кондрат, — пролепетала она.

— Понимаю, что Кондрат. Очень даже понимаю-с, — ответил он. — Но поймите, идет операция. Есть только оперируемый раненый. — Хирург обмазал гипсом руку раненого. — Да, Богдана Ивановна, вы можете быть свободны минут эдак на пять. Слышите? Минут на пять и ни одной больше. — Хирург посмотрел на Кондрата и вежливо улыбнулся: — Честь имею, мичман, как там у вас дела?

— Воюем, господин врач.

— А раненых много нам доставите?

— У нас на пароходе пока потерь нет, хотя врагов бьем.

— Вот это примечательно, мичман! А как называется ваш корабль?

— Пароход-фрегат «Владимир».

— О, знаю. О нем в английских газетах писали, что его уже утопили турки.

— Врут они!

— Согласен. — Что-то вроде улыбки мелькнуло на сухом, строгом лице хирурга. — Ну что ж, господин мичман, вручаю вам Богдану Ивановну. Только, пожалуйста, на пять минут, не больше, а то раненых у нас нынче много.

— Понимаю, господин врач.

Девушка успела вымыть руки, подвела к Кондрату полную женщину, одетую, как и она, в коричневое платье. У нее, как и у Богданы, было усталое, приветливое лицо.

— Это, Кондратушка, моя наставница и благодетельница Екатерина Александровна Хитрово.

Кондрат представился Екатерине Александровне, а она сказала:

— Вы уж нас извините, господин мичман, мы здесь на перевязочном, как началась эта бомбежка, с ног сбились, ухаживая за ранеными. Их сюда доставляют много, да и не только раненых, а и болящих. В городе нашем не переводятся эпидемии. Заболевают и тифозными горячками, и даже холерой. А идет это от союзников. У них от азиатской холеры в армии люди мрут. А у него, — она показала в сторону хирурга, который присел в кресло, склонил голову на край стола, — у него адская круглосуточная работа. Он замучен ею, и вы на него не обижайтесь. А знаете, кто он? Вы видите самого Пирогова Николая Ивановича.

— Неужели Пирогов? — удивился Кондрат.

Фамилия знаменитого хирурга была уже знакома всем севастопольцам. Конечно, Кондрат и представить не мог, что знаменитый профессор в генеральском звании так прост, а главное, так тяжело работает над исцелением раненых.

— Да, это Николай Иванович. Вот он и нам всем, кто его окружает, пример подает, как спасать людей, — сказала Екатерина Александровна, и голос ее зазвучал как-то по-особенному тепло. — Извините, что я заняла своей болтовней столько времени. Вам совсем с Богданой Ивановной не останется времени поговорить. — Она кивнула и оставила Кондрата вместе с его возлюбленной.

А тот не знал, с чего начать свой рассказ о том, что он испытал и пережил в разлуке. То же замешательство испытывала и Богдана. Им обоим хотелось сразу поведать друг другу обо всем без утайки, хотя и нет у них сейчас для этого времени, потому что Богдане надо бежать к операционному столу, оказывать помощь раненым, что несколько минут, отпущенных им для свидания Пироговым, слишком незначительны для того, чтобы высказать все, что скопилось за время разлуки. Влюбленным осталось только одно: крепко, крепко прижать друг друга к груди и послушать удары собственных сердец. Кондрат уткнул лицо в складки широкого платья Богданы.

Перед его глазами встало измученное от бессонницы и надрывного труда лицо Богданы. Такое же измученное лицо было и у великого врача Пирогова, у Хитрово и у всех его других помощников, что спасали раненых, искалеченных, страждущих.

Простившись с Богданой и всеми, кто был в операционной, мичман Хурделица вышел из госпиталя. На улице накрапывал дождь. Кондрат снял фуражку, его пылающую голову освежили прохладные капли. После госпитальной духоты он полной грудью вдохнул прохладный, влажный воздух. Ему казалось, что он вырвался из самой раскаленной преисподней. «Не дай бог мне попасть сюда. Лучше убитым быть, лежать в сырой земле, чем тут лечиться». Он посмотрел на широкие распахнутые окна госпиталя. Ему показалось, что он видит, как из этих окон вырываются струи жаркого душного смрада, который скопился в этом здании.

«Бедная, бедная Богданка, каково ей сутками маяться в этом душном, жарком аду, среди человеческих мук и страданий», — подумалось ему, и он поспешил на свой пароход-фрегат. Подходил срок заступать на вахту.

Кондрат использовал малейшую возможность, чтобы получить отпуск у корабельного начальства и навестить Богдану. Ему приходилось очень часто встречаться и с ее начальницей Екатериной Александровной Хитрово, на квартире которой жила его возлюбленная. Квартира эта находилась почти рядом с госпиталем в полуразрушенном ракетой доме. Иногда Кондрату везло. Богдана получала разрешение отдохнуть, обычно после ночного дежурства. Тогда Кондрат имел возможность с ней встретиться в домашней обстановке. В таких случаях Хитрово, чтобы не стеснять влюбленных, под любым предлогом покидала квартиру. Но иногда эти встречи прерывались вызовом Богданы на работу. Она хорошо освоила не только искусство перевязывать раны, но и накладывать так называемую гипсовую повязку после сложных операций. И за ней часто приходили санитары. Богдана покидала квартиру и уходила в операционную. За последнее время таких незапланированных, чрезвычайных вызовов было все больше и больше, потому что бои становились все ожесточеннее, а количество раненых возрастало. Палаты уплотнялись, войти в госпиталь с каждым днем становилось труднее, так как количество носилок с ранеными у входа все увеличивалось. Когда же начинались операции, врачи и сам Пирогов не имели и секунды отдыха. Персонал госпиталя буквально валился с ног от усталости. Спали, не раздеваясь, в креслах, положив головы на столы. Богдана была самой молодой и самой выносливой сестрой милосердия, и поэтому ей доставалась львиная доля большой ответственной нагрузки. Она безропотно выполняла все по первому же зову Пирогова, прерывала свой краткий отдых, бежала в операционную.