Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

Бандиты заухмылялись:

— Какой же из бабы атаман. Это же не щи варить. Тут нужен ум, так сказать…

— Ум, говорите? — это Ольга, вскочив на подножку тачанки, как бы воспарила над сгрудившимися вокруг нее бандитами. Синие глаза ее метали молнии, ноздри раздувались, как у взявшей финиш скаковой лошади, грудь бурно вздымалась под брезентом потемневшей от дождя венцерады. — Да разве много нужно ума для того, чтобы казнить ни в чем не виноватых людей! Для чего мы с вами терпим муки, скитаясь, как бездомные собаки, по бурунам да рощам? Разве для того только, чтобы куражиться над мирными жителями, грабить их и убивать? Что нам сделала, к примеру, вот эта инспекторша из Моздока? За что ее изничтожил Котов? За то, что она учила наших детишков, вразумляла нас, темных да неотесанных? Ить я эту Нюру–учительшу с детских пор знаю. Золото, а не человек, царствие ей небесное, — перекрестилась Ольга на труп бывшей подруги и снова обратилась к внимательно слушающим ее бандитам: — Да, мы боремся с властями за свои казачьи права и всяческие притеснения с ихней стороны, но мы не бандиты, а партизаны, и поэтому не должны безобразничать и фулиганить, как некоторые.

Ольга перевела дух, утерла губы рукавом венцерады.

— Я не набиваюсь к вам в командиры, — продолжала Ольга звенящим от страстности голосом. — Да и признаться, у меня нет боле охоты якшаться с вами, убивцами и грабителями. Я уезжаю, и вот мое последнее вам слово: кто хочет быть настоящим партизаном и борцом за свободу, пущай идет за мной, а кто не желает — тому скатертью дорога на все четыре стороны, — с этими словами она подхватила с облучка ременные вожжи и, крикнув: «Но, родимые!», хлестнула ими по мокрым дымящимся испарениями конским бокам. Застоявшиеся кони дернули тачанку так, что не успевший усесться на сидение Микал больно ударился спиной о пулеметный щит.

— Шайтан–баба! — поморщился он, устраиваясь поудобней в тачанке и оглядываясь на оставшихся позади «братьев». — Гляди! Гляди! — крикнул он Ольге. Та оглянулась, и довольная улыбка засияла на ее блестящем от дождевой влаги лице: первым за тачанкой шел на рысях Ефим Недомерок, за ним — любитель коржей на подсолнечном масле. Остальные казаки двигались неорганизованной кавалькадой, пришпоривая и погоняя плетьми коней, чтобы не отстать от первых всадников.

— Спасибо тебе, Микал, — сказала Ольга, усаживаясь рядом со своим начальником штаба по другую сторону пулеметного замка.

— Воллахи! За что?

— За выстрел. Если б не ты, Аким зарубил бы меня.

— Э… пустое. Эту бешеную собаку давно уже надо было пристрелить.

— И еще спасибо за то, что пошел за мной, — продолжала Ольга, доверчиво прижимаясь к Микалову плечу.

— Разве я сам пошел? Ты же увезла меня.

— Выходит, я тебя умыкнула?

— Заяц только портками сверкнул, — рассмеялся Микал, вспомнив свой давний разговор с юной казачкой на дороге между Джикаевым и Графским при виде орла с добычей в когтях. — Жаль только, что все это теперь уж ни к чему…

Ольга быстро взглянула на Микалов профиль.

— Ни к чему, говоришь? — в голосе ее невольно прозвучало изумление. — Разве не ты отдавал мне все свое золото и просил войти в твой дом? Разве я уже совсем старуха, что нельзя меня взять в жены? — она откинула капюшон венцерады вместе с платком себе на затылок, и ее подхваченные ветром золотистые волосы забились у него на щеке. Микал скосил глаз: совсем рядом раскачивалась на розовом ушке золотая лошадь с вкрапленным в нее сапфиром на боку. Та самая сережка, что подарил он ей возле стога на атаманском дворе. Как давно это было!

— Золота давно уже нет, — вздохнул Микал, — дома тоже нет.

— А любви? — подняла на него глаза Ольга. — Ведь ты же любил меня.

— Мы оба любили других, — проговорил Микал, хмурясь и отстраняя лицо свое от растрепавшихся Ольгиных волос. — А куда мы несемся? — переменил он разговор.

— На Бугулов хутор, — ответила недовольно Ольга, поняв, что не представляет для него интереса как женщина. А разве он сам интересен ей? Не больше, как старый, проверенный жизнью товарищ, на которого можно опереться при случае в трудную минуту. Но ведь хочется порою обычной мужской ласки…

— А почему — на Бугулов?

— Потому что нас бросятся искать в бурунах, а мы у них — под самым боком.

— Тебя б давно следовало атаманом сделать, — восхитился Микал сообразительностью женщины и удивился в свою очередь, почему никогда по–настоящему не был в нее влюблен. Перед глазами сама собою появилась Млау, круглолицая, черноглазая, с ямочками на щеках. Вот кого он любит больше всего на свете, вот к кому он стремится постоянно в мечтах своих. Словно и не было долголетней любви к ее старшей сестре. Словно никогда не целовал он и эту, сидящую рядом красивую и гордую казачку.

— Послушай, атаман, — повернул он к ней засветившееся радостным волнением лицо, — ты отпусти меня из Бугулова на одну ночь в Джикаев.

— Это за каким же лядом? — нахмурилась Ольга.

— Родителей повидать.

— А может, полюбовницу?

— Может, и ее, — рассмеялся искусственно Микал.

— Только не теперь.

— Почему не теперь?

— Потому что ты мне самой во как нужен, — провела Ольга указательным пальцем по воротнику венцерады. — Да нет, не как полюбовник, — хохотнула она тоже фальшиво, — а как начальник штаба.

Впереди показался всадник, он нахлестывал плетью коня, из–под его копыт летела во все стороны грязь.

— Гляди–ка, дозорный наш метется, — Ольга натянула вожжи, придерживая лошадей. — Что случилось?! — привстала она над сидением.

— Чоновцы! — крикнул дозорный, осадив со всего маху коня так, что тот едва не сел задом в дорожную грязь. — Цельный отряд! Вот–вот в станицу войдут. Гоните вобрат!

Ольга развернула упряжку, стегнула вожжами по лошадиным крупам. Верховые бандиты как по команде повернули вслед за тачанкой. За ними проделали тот же маневр и две нагруженные награбленным барахлом повозки:

— Но, задави вас чума!

Однако и с другого конца станицы путь бандитам был отрезан. Об этом сообщил им прибежавший оттуда «свой человек» из местных жителей. Хватая ртом воздух от быстрого бега, он поднял руку перед тачанкой.

— Чекисты! — прохрипел, словно ему сдавили петлей шею. — Не мене сотни…

Ольга натянула вожжи, взглянула на соседа по сидению.

— Что будем делать, Микал?

— Пройдем другой улицей, — с кажущимся спокойствием ответил начальник штаба, но лицо у него заметно побледнело.

— А ежли и там засада?

— Прорвемся с боем.

Тачанку окружили верховые, загалдели испуганными индюками:

— Кажись, допрыгались!

— Скольки кувшин не ходи по воду…

— Карачун нам, братцы!

И тогда над тачанкой выпрямилась во весь свой небольшой рост Ольга.