Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Все же не мешает проверить. У тебя ключи от подвала целы?

— А как же.

— Тогда пойдем посмотрим, а то мне не хочется вовлекать в это дело сторожа.

— Конечно, — согласился Иннокентий, вынимая из выдвинутого ящика стола связку ключей.

В подвале и в самом деле ничего подозрительного не оказалось.

— Я же говорил, — пыхтел в полутьме Иннокентий, перелезая вслед за Степаном через груды пропыленной всевозможной церковной утвари.

— Похоже, что ты прав, — согласился с ним Степан, чихая от лезущей в нос пыли. — Но о какой же в таком случае «божьей пазухе» толковали контрреволюционеры, когда они ехали с «дядей Федей» в буруны? Может, все–таки в подвале имеется тайник?

— Ну, где ему тут быть, — возразил Иннокентий. — Мы ведь с тобой, Степан Андреич, этот подвал с одиннадцатого года знаем.

— Что верно, то верно, — согласился со старым подпольщиком Степан и, подойдя к стоящей посреди подвала гигантской колонне, похлопал по ней ладонью: — Экая глыбища!

— На ней, считай, весь собор держится, — отозвался Иннокентий.

Степан промерил шагами расстояние от одного угла опоры до другого, насчитал восемь с лишним метров.

— Представляешь, сколько в нее кирпича вбухали? — проговорил он с невольным изумлением в голосе. — Можно многоэтажный дом выстроить.

— Ты думаешь, колонна эта сплошная? Она цельная только по углам.

— Как — по углам? — не понял Степан.

— Очень просто: по углам стоят четыре каменных столба по два метра в поперечнике, а между ними — обыкновенные стены.

— Откуда знаешь?

— Дьяк говорил, при нем этот собор закладывали.

— Так значит… — Степан приблизил вытаращенные глаза к глазам Иннокентия, — внутри опоры пустота?

— Выходит так, — согласился Иннокентий, начиная догадываться, какая мысль пришла в голову начальнику ОГПУ.

— Восемь на восемь — шестьдесят четыре квадратных метра полезной площади, исключая пространство, занятое столбами, — бормотал тот, ощупывая шершавые от штукатурки восьмиметровой ширины грани гигантской колонны. Одну за другой. Со всех сторон. Увы, никакого намека на какой–нибудь лаз или потайную дверцу.

— Ну и фантазеры же вы, чекисты, — покачал головой Иннокентий.

— Без фантазии нашему брату нельзя, — согласился с ним Степан, продолжая исследовать опору. — Как сказал один мудрый человек: «Лучше иметь ошибочную гипотезу, чем никакой». Пошли отсюда.

Они выбрались из подвала, Иннокентий повесил на дверь замок.

— А ключ дай мне, — протянул руку Степан.

— Зачем?

— На всякий случай.

По проспекту шли молча, каждый думая о своем: Иннокентий — о хлебной выпечке, Степан — о «божьей пазухе» с оружием для мятежников. По плану руководства тайной белогвардейской организации, именуемой «Трестом», мятеж должен вспыхнуть одновременно по всей стране в день религиозного праздника «Воздвиженье животворного креста». Об этом его предупредили шифровкой из Владикавказа. До праздника остается меньше недели. За эти оставшиеся дни нужно во что бы то ни стало найти и обезвредить контрреволюционную верхушку или по крайней мере предугадать места возможных выступлений. Одно из них он уже знает — банк. Не трудно догадаться, что мятежники попытаются одновременно покончить с ОГПУ, милицией, телефонной станцией и другими важными для захвата власти учреждениями. Где же находится эта «божья пазуха», по–видимому, настолько хорошо законспирированная, что враги даже не остерегаются говорить о ней вслух.

Справа показался дом Тушмалова с коваными узорчатыми воротами, в нем теперь находится детский дом. Степан замедлил шаги, страстно вдруг захотелось повидать Андрейку, Ольгиного сына. Он уже дважды навещал его, всякий раз мальчонка радовался его приходу, а у самого Степана во время этих мимолетных встреч на душе делалось тяжело и даже муторно. Как же быть дальше? В том, что Андрейка не только Ольгин, но и его сын, он уже не сомневался, но от этой уверенности ему не становилось легче: что будет с Сона, когда узнает об этом? И как быть с Ольгой? Ведь рано или поздно она предстанет перед судом, если останется жива, и ее могут приговорить к расстрелу. Надо во что бы тo ни стало еще раз встретиться с нею, уговорить ее явиться с повинной к советскому правосудию. Пока не поздно. Ликвидация атамана Котова зачтется ей при вынесении приговора. Чабан Митро, бывший Степанов ординарец, обещал при расставании поговорить с ней.

— Ну пока, Иннокентий Павлыч, — подал руку своему спутнику Степан, останавливаясь. — Мне сюда заглянуть нужно.

— Иди, Андреич, и как сказано: «Но поступайте с ними так: жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите».

— Сокрушим, Павлыч, обязательно, — улыбнулся Степан, скрываясь за железными воротами.

Первым, кого он увидел в детдомовском дворе, был Чижик, тот самый мальчишка, которого, сам того не зная, завез в бандитский лагерь «дядя Федя». Он сидел на срубе колодца и строгал ножом палку.

— Здорово, герой, — подошел к нему Степан. — А где же все остальные?

— Остальные в «Палас» ушли глядеть фильму, — ответил Чижик.

— А ты почему не пошел? Не любишь, что ли, кино?

— Еще как люблю. Да только мне сегодня нельзя, я на дежурстве.

— На каком дежурстве?

— На обыкновенном. Мы тут по очереди наблюдаем, чтобы Вольга–атаманша не выкрала из детдома своего пацана.

У Степана даже рот открылся от такого сообщения.

— Кто это вы?

— Юные помощники группы содействия ЧОН.

— А кто вас уполномочил?

— Чего?

— Ну это… заставил наблюдать?

— Товарищ Дмыховская, тетка из охмадета, строгая — страсть. Она говорит, что атаманша эта кем угодно может вырядиться, поэтому тут нужен глаз да глаз.

«Заставь дурня богу молиться, он и лоб расшибет», — поморщился Степан, с неприязнью подумав о чересчур уж инициативной чоновке. Кто ее просил вмешиваться не в свое дело?

— А вчера… умора! — продолжал щебетать Чижик. — Приехала к нам на фаэтоне какая–то тетка. А на стреме стоял Гаврюха Сныгин. Ну он, не долго думая, ноги в руки — и в группу содействия. Те прибежали, тетке этой — под нос наган: «Руки вверх!» А она оказалась обыкновенной купчихой, а никакой не атаманшей, хотела себе присмотреть в дочки какую–нибудь воспитанницу. Ох и смеху было!

— Над чем же смеялись?

— Над Гаврюхой: не тую тетку увидел.

— А ты бы кого надо увидел?

— Я? Конечно. Я б не перепутал. У атаманши, Дмыховская говорила, глаза синие, а у купчихи — черные. Я давче дядю Федю так с ходу узнал, хоть он, гад, и сбрил свою бороду.

— Это не того ли дядю Федю, что тебя в буруны увез? — прищурился начальник ОГПУ.

— А то какой же еще.

— А ты не ошибся?

— He–а, я же не Гаврюха. Я глаза его змеиные на всю жизнь запомнил.