Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Глядите, яйца там не подавите, — сказал им дядя Федя, не слезая с козел.

— Ладно, — ответил один из незнакомцев, берясь за борт и занося ногу, чтобы взобраться на него. Чижик, вне себя от страха, отпрянул в глубь повозки. Упав на мешок с мукой, судорожно накрылся пахнущей дегтем рядниной.

— Прошу вас, Константин Алексеич, — предложил усевшийся в повозку своему напарнику.

— Сию минуту, — ответил хрипло названный Константином Алексеевичем, и по его шумному дыханию Чижик понял, что он уже немолод и что ему нелегко забираться в повозку.

— Сели? — спросил спереди дядя Федя.

— Ага, поезжай с богом, — ответили сзади. А Чижик затаил дыхание, уткнувшись носом в мешок и боясь как бы не чихнуть от лезущей в нос мучной пыли. Дурак, ругал он сам себя, надо было выпрыгнуть еще на Садовой улице. Что же теперь делать? И окорок собаки сожрут…

— И сколь долго мы так будем трястись? — раздался над ним голос одного из «попутчиков».

— К рассвету будем на месте, — отозвался его товарищ.

— Представляю себе, что это за войско, — в голосе первого сквозила презрительная насмешка. — Жрут, небось, пьют и ни черта не делают.

— Вы весьма мрачно настроены, Константин Алексеич, — упрекнул второй первого. Голос у него приятный для слуха, «грудной», как сказала бы воспитательница Олимпиада Васильевна. — Конечно, отряд Котова не регулярная часть, но в наших условиях…

— Отряд! — хмыкнул Константин Алексеевич. — Уж называйте лучше своим именем — банда. Занимаются грабежом да пьянством. За все время боевых, с позволения сказать, действий один сожженный шалаш в коммуне да несколько убитых из числа так называемых активистов — вот и весь боевой счет вашего отряда, Владислав Платоныч.

— Нашего, Константин Алексеич, господин командующий повстанческими силами, — поправил собеседника Владислав Платонович и в голосе его слышалась плохо скрытая насмешка. — Как говорится, на безрыбье и рак рыба.

— Мне не раки нужны, а воины. И пожалуйста, без иронии, господин представитель, или как выражаются большевики, уполномоченный треста. Молите бога, чтобы он не лопнул, как в прошлом году савинковский «Союз».

— Обиделись?

— Нет, смотрю правде в глаза.

— И что вы в них видите?

— Я же сказал — банкротство.

— Зачем же в таком случае приобретаете акции?

— По пословице: или пан, или пропал.

— С таким настроением…

— Не трогайте, ради бога, мое настроение. Я готов сейчас глотку грызть каждому, кто не состоит пайщиком нашего треста. Не бойтесь, я не отступлю от программы и буду сражаться до конца.

— Без веры в победу?

— Опять вы свое… — в словах Константина Алексеевича прозвучала досада. — Да поймите же наконец: без иностранного вмешательства мы не сможем справиться с НИМИ собственными силами.

— Свенс обещает незамедлительное вторжение, едва лишь на Кавказе образуется очаг повстанческого движения.

— Дай–то бог. Только не верю я вашему Свенсу: уж кто–кто, а англичане мастера чужими руками жар загребать.

— Ну а Гойтинскому вы верите?

— Гм…

— Я только что от него, — Владислав Платонович снизил голос до шепота. — Так вот «новая оппозиция», — возглавляемая Зиновьевым и Каменевым, — это не только разлад в штабе коммунистов, но нечто большее, дающее нам в руки огромные козыри. По сути дела «оппозиционеры» наши люди. Вы понимаете теперь, какой силой мы располагаем? Приплюсуйте сюда обиженных советской властью зажиточных крестьян, православную церковь с ее могучим воздействием на умы верующих — и тогда вам станет ясно, что победа наша не химера, а сама реальность. Кстати, вы не слышали проповеди настоятеля Успенского собора отца Феофила? Напрасно. Я вам скажу, этот человечек в рясе стоит полка, а то и дивизии отборных кавалергардов.

— Я не знаю, чего стоит ваш поп, но чего будет стоить моим больным почкам эта проклятая дорога, знаю наверняка. И что за гиблое место?

— Местные жители называют его Дурным переездом. А вы передвиньтесь ближе к середине, там будет не так тряско.

— Как же, передвинешься, если тут кругом ящики какие–то.

— С патронами, наверно, — догадался Владислав Платонович, зевая и откидываясь поудобнее на стенку фургона. — Тепленькие, прямо из божьей пазушки… — и он тихонько рассмеялся.

Разговор оборвался. Лишь скрип колес да чавканье конских копыт нарушали тишину на болотистой дороге, клятой проезжающими миллионы раз на всех языках Кавказа. Чижик продолжал лежать на мешке с мукой ни живой, ни мертвый. Вот уж влип, так влип. Попался, как сазан в вершу: спереди дядя Федя, сзади сразу два дяди, по бокам — плотный брезент. Сбегу, когда заснут, решил он, по–прежнему не смея пошевельнуться, и не заметил, как сам уснул. А когда проснулся, то сквозь ряднину уже просеивался рассвет и повозка уже не стучала колесами, вокруг нее звучали человеческие голоса.

— А рачишки привез? — спрашивал кто–то, подходя к задку повозки.

— А как же, — ответил дядя Федя, — и даже окорок на закуску. Давайте, хлопцы, разгружайте быстренько, да я побегу в обрат, мне еще нужно для сирот за картошкой на базу съездить.

— Это мы мигом, — обрадовались «хлопцы», залезая в повозку и выгружая из нее привезенное.

— Гляди–ка, и яичков прихватил!

— Принимай, Ефим, ты ить любишь яишню жрать.

— А это что за животная такая? — Чижик почувствовал, как его ухватили за лодыжку.

— Братцы! — раздался у него над ухом удивленный возглас, — Федор нам живого барана приволок!

Свет померк в глазах Чижика, когда с него была сдернута ряднина и он предстал перед столпившимися у фургона людьми в своем вовсе непривлекательном виде. Тощий, наголо остриженный, с торчащими ушами, в съехавших на сторону трусах, он дрожал не столько от утренней свежести, сколько от страха, и был похож на пойманного тушканчика.

— Тащите нож — на шашлык резать будем! — захохотал обнаруживший его детина с круглым конопатым лицом и совсем не страшным голосом.

— Федор! Ты погляди, какой гостинец нам доставил, — крикнул он возчику, выглядывая из фургона.

Подошел дядя Федя и вытаращил от изумления глаза.

— Детдомовский? Как ты сюда попал, поганец? — спросил он сдавленным голосом, наливаясь краской стыда и ярости за свою такую непростительную оплошность. — А ну слезай, собачий сын.

Чижик слез с повозки, на всякий случай сморщил лицо, как бы готовясь заплакать.

— За каким чертом тебя занесло в повозку? — подступил к нему дядя Федя и вдруг схватил его за ухо.

— Ай! — вскрикнул Чижик, изгибаясь и корчась от боли, как береста на огне. — Я думал, что там… ой, больно!

— Что ты думал там? — продолжал выворачивать ему ухо дядя Федя.

— Колбаса! — выкрикнул Чижик не своим голосом. А все вокруг рассмеялись.