Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

Вот и сейчас с утра сам еще не завернул ни одной гайки на разобранном двигателе, а Трофиму дает распоряжение одно за другим: вымой то, зачисти это. Трофим выполняет и то, и другое, и третье — служба есть служба.

— Сходи к Кулику принеси зазор в толкателе, — отдает старший моторист очередное приказание своему подчиненному.

Трофим послушно выходит из своего ангара и направляется к крайнему, стоящему у самого оврага, с завистью наблюдая, как взмывают в голубое подмосковное небо «фарманы», «фоккеры» и «вуазьены». Ничего, придет и его время, а пока нужно разыскать старшего моториста Кулика и взять у него понадобившуюся Чулюкину деталь.

— Чего, чего? — удивился Кулик, когда Трофим передал ему просьбу его коллеги.

— Зазор в толкателе, — повторил Трофим наименование детали.

— А… — протянул Кулик, усмехнувшись и, поискав глазами на свободном от самолетов пространстве, ткнул пальцем в лежащий под стеной ржавый предмет, похожий на кузнечную наковальню. — Вот он, бери.

Деталь оказалась дьявольски тяжелой. Трофим с трудом взвалил ее себе на плечо и вышел из ангара, заметно пошатываясь. Он уже больше не смотрел на взлетавшие и садившиеся самолеты. Хоть бы не споткнуться, — думал он, глядя себе под ноги.

— Куда ты ее волокешь? Зачем она тебе понадобилась? — раздался сбоку резковатый голос старшего техника, и его горбоносая тень упала на землю рядом с Трофимовыми сапогами.

— Чулюкин велел… зазор принести, — скосив глаз на старшего техника, ответил младший специалист.

— Какой еще зазор? — удивился Иван Михеевич.

— В толкателе…

— Бросай ее к чертовой матери, — приказал старший техник.

Трофим продолжал удерживать на плече тяжелую ношу.

— Да бросай же, бросай! — крикнул на этот раз старший техник.

Трофим, недоумевая, выполнил приказание.

— Пошли к твоему Чулюкину…

Тот сидел по–прежнему у слесарного верстака, окруженный товарищами и, что–то им говоря, заливался смехом. Увидев старшего техника, он оборвал смех и придвинулся к верстаку.

— Зазор, значит, тебе понадобился в толкателе, чертов оболтус? — налетел на него старший техник беркутом. — А если он этой наковальней грыжу нарвет, тогда как?

Чулюкин вскочил с табурета, вжал в плечи голову.

— Какой наковальней? — вытаращил он глаза.

— Обыкновенной. Ведь в ней центнер весу, а ты его одного нести заставил.

— Кто ж его знал… я ведь в шутку.

— Шутки бывают жутки. Сейчас же отволоки ее на прежнее место и марш на кухню — будешь измерять зазор между ножом и картошкой.

— Есть, — уныло согласился провинившийся и, метнув в Трофима недобрый взгляд, выкатился из ангара. А вместо него вошли сразу два человека, одним из которых был чекист, а другой…

— Шлемка! — крикнул обрадованно Трофим, бросаясь к приятелю и обнимая его за тонкую, как у старшего техника, шею. — Вот здорово!

— Никак еще один моторист заявился, — сделал вывод старший техник, с уважением взирая на кожаную тужурку сотрудника ОГПУ. Тот с видимым удовлетворением покручивал свои запорожские усы.

— Где же вы его нашли? — Трофим с благодарностью взглянул на чекиста, не отпуская узкую ладонь отыскавшегося друга.

Чекист самодовольно усмехнулся:

— А где ищут артистов? На Хитровом рынке, где ж еще. Концерт там устроил, что твой Шаляпин… Ну, ладно, хлопцы, — он озабоченно взглянул на часы. — Вы туточки рассказывайте друг дружке свои байки, а мне пора идти, — он протянул Трофиму руку.

— Спасибо вам большое, — пожал руку Трофим.

— Чего там… — отмахнулся чекист. — Просто выполнил обещанное. Может, еще кого разыскать?

У Трофима подпрыгнуло к горлу сердце: Дорьку бы, а? Но он сдержался, понимая, что нельзя отвлекать этого страшно занятого человека от дел всякими пустяками. Он сам ее разыщет.

Чижик проснулся среди ночи. Ох, как вставать не хочется! А встать придется: уж больно много съел вечером свежих огурцов, добытых на соседнем огороде. За окнами непроглядная темень. В дортуаре — тоже. Похрапывают во сне товарищи по общежитию. С точностью часового механизма отсчитывает в тишине мгновения Вечности падающими в жестяной таз каплями подтекающий кран стоящего в углу комнаты питьевого бачка. Он как бы напоминает Чижику, что вставать все равно придется.

Стараясь не натыкаться на дужки кроватей, Чижик вышел из помещения, с наслаждением потянулся. Не такая уж и темнота на дворе, как показалось спросонья: в небе искрятся звезды, их света вполне хватает, чтобы разглядеть очертания колодца и фургон, стоящий у входа в подвал. Пока Чижик занимался тем, из–за чего проснулся, к фургону подошла человечья тень и что–то в него положила. Дядя Федя, наверно, мелькнуло в сонной мальчишеской голове. Интересно, что он положил в повозку? А вдруг колбасу, которую он любит больше всего на свете? Остатки сна улетучились в одни момент из головы от такого предположения. Крадучись, Чижик направился к фургону, от которого в это время отделилась та же самая тень и скрылась в подвале. Тут только заметил Чижик, что в фургон впряжены лошади. «Шамовку грузит», — догадался он и, метнувшись к фургону, затаился за его брезентовым тентом. Снова подошла к задку повозки тень с круглой корзинкой в руках, и теперь Чижик уже явственно разглядел дядю Федю. Шумно дыша, тот поставил корзинку на дно повозки и отправился в подвал за очередным грузом. В ту же секунду Чижик вскочил в фургон, привычно зашарил в темноте натренированными за годы воровской жизни пальцами: в мешке — картошка, в другом — мука, в сапетке — яйца. А где же колбаса? Вот еще какие–то вещи, накрытые рядниной. Чижик запустил под ряднину руку, нащупал что–то твердое, гладкое — похоже, приклад винтовки. Вот еще и еще такие же приклады. Рядом — железный ящик. Колбасы нет. Пора смываться, пока не застукали его на месте преступления. Чижик ухватил завернутый в тряпку кусок сала и хотел уже выскочить из повозки, как услышал впереди шорох усаживающегося на сидение человека и чмокающий звук, произведенный его губами, каким обычно трогают с места лошадей. Повозка тронулась, и Чижик, не успев обдумать свои дальнейшие действия, очутился за воротами. Первой его мыслью было выпрыгнуть из повозки, по он тут же отогнал ее прочь. Во–первых, он это успеет сделать в любое время, во–вторых, не все проверено положенное дядей Федей в повозку, а в–третьих, неизвестно куда и кому везет он принадлежащее детдому добро. Чижик выпустил из рук сало и под громыхание телеги принялся обследовать ее заваленное всяческим скарбом дно. Пока доехали до ручья, отделяющего город от Ярморочной площади, он успел нащупать под рядниной помимо мешков с картошкой и мукой, мешок с пшеном, бочонок с вином или водкой, пять огромных ковриг хлеба, свиной окорок и горшок со сливочным маслом. «Гады, нам капусту дают с чечевицей, а кому–то везут сало с маслом», — мелькнула в голове мальчишки горькая мысль. Он подвинул окорок поближе к заднему борту, чтоб в нужный момент оказался под рукой, присоседил к нему ковригу хлеба. Сам свесил ноги, приготовившись «нарезать плеть» при малейшей опасности. Но опасность не возникала, и Чижик решил проследить путь фургона до его конечной цели, на всякий случай сбросив окорок с ковригой в придорожный бурьян на повороте к Садовой улице. Подберу на обратном пути, решил он, вглядываясь в наполненную лягушачьим кваканьем темноту — неподалеку посреди улицы здесь покоилось в илистых берегах приличных размеров озеро–болотце, в котором даже водились караси. Куда же едет дядя Федя? Вот уже кончается Садовая улица, начинается Ильинское кладбище, а фургон все катит и катит. Чижик встревожился: пора, однако, «винтить», а то увезут к черту на кулички, а он — в одних трусах. Возле дуба спрыгну, окончательно решил он, и в это время повозка остановилась. Послышались человеческие приглушенные голоса. Чижик едва успел поджать ноги, как к задку фургона подошли двое мужчин.