Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Давай, Котэ! — крикнул Тихон Евсеевич, не опасаясь на этот раз, что его могут услышать часовые.

Котэ вскочил в башню, повел стволом «максима» по бегущим бичераховцам, нажал на гашетку: ну, кто кого будет поджаривать, господин есаул?!

Бой длился недолго. Захваченные врасплох бичераховцы вынуждены были сдаться.

— Клянусь своим единственным глазом, — раздалось за стеной броневика, — товарищ Серго будет доволен таким подарком! Но зачем они его подперли кольями, как ты думаешь, товарищ Ильин?

— Может быть, они его используют вместо тюгулевки, — рассмеялся в ответ названный Ильиным.

Оса прильнул к смотровой прорези.

— Это он! — закричал радостно, оборачиваясь к своим товарищам;

— Кто — он? — спросил Тихон Евсеевич.

— Одноглазый Гапо со своими чеченцами! — засмеялся Оса и забарабанил кулаками в броню: «Выпустите нас, товарищи!»

Денис сидел на иссушенной солнцем траве, свесив ноги в траншею, и играл в карты с такими же, как он сам, казаками-штрафниками, пойманными карателями Пятирублева в терских камышах и отправленных под конвоем на передовую линию под Георгиевск.

Дьявол криворотый! Посадил на старости лет в окопы, заставил стрелять в своих же братьев-казаков. Да еще плетьми угостил перед отправкой на фронт за «уклонение от воинской повинности и измену казачьему делу». Посреди станичной площади. При всем честном народе.

Денис невольно притронулся к пояснице, скривился от жгучего воспоминания.

— Пострадал черт знает за что, — проворчал он себе под нос. — Чтоб ему рука отсохла, этому Акиму.

— Ты энто про чего? — удивился его партнер по игре Лаврентий Кудряшов, тоже призванный в белоказачью армию не лучшим образом.

— Да говорю, плетюганов всыпали на площади за здорово живешь. До сих пор спина чешется. И никакой памяти...

— Какая же тебе еще нужна память? — спросил другой казак-земляк Антон Плешаков. — И так до самой смерти не забудешь.

— Я–то не забуду, — согласился Денис. — А вот в народе кто вспомнит мои страдания? Эх, не везет нашему невдашевскому племени! Мово прадеда вместях с Пугачевым на моздокской гапвахте батожьем драли, а кто его, мово прадеда, помнит, акромя меня? Про Пугачева же у любою мальчишки сопливого опроси — знает.

— Да ить Пугачева не за битье помнят, а за евонные геройские дела, — возразил Денису Лаврентий. — Он ить за народ не токмо батожье — смерть лихую принял. Вот и помнят. А ты чего для народа сделал?

Денис пожевал потрескавшимися от жары губами, собираясь привести какой–нибудь довод в свою пользу, но в это время к играющим подошел их командир отделения Ефим Дорожкин и сказал недовольно:

— Что ж вы, дьяволы нестроевые, с утра в карты режетесь? Нонче же арбузный день, аль запамятовали? Вон кучуровцы уже по бахче шастают. Повыбирают самые спелые, покель вы тут штаны протираете.

Все посмотрели на нейтральную полосу-бахчу, пролегшую между позициями: по ней действительно с мешками в руках шныряли воины противной стороны.

— Гля, и впрям лазиют, — озадаченно проговорил Денис и, спустившись в траншею, вытащил из «лисьей норы» мешок. — Айдате, братцы.

Он первым поспешил к арбузному полю, за ним потянулись остальные любители дарового лакомства. Вот уж в самом деле вольница: ходи по чужой бахче, как по своей собственной, выбирай арбуз, какой только на тебя глянет. Хотя нет, по собственной небрежно не ходят, а стараются ступать так, чтобы не повредить заплетенные в сплошное кружево арбузные плети.

— Эй, лягушатники! — услыхал Денис веселый голос с противоположной стороны бахчи. Он из–под ладони взглянул на окликнувшего: у него озорная улыбка на смуглом лице, через плечо переброшен мешок. По наружности казак, по выговору — из Прохладной станицы.

— Сам ты ногай с гвоздем [72] шуточное прозвище прохладненских казаков, якобы испугавшихся когда–то ногайца, державшего в руке вместо кинжала гвоздь (затычку) от бочки. ! — крикнул ответно. — Мы ить не галюгаевские.

— А чьи вы? — не унимался «ногай с гвоздем».

— Стодеревские.

— Стал быть, требушатники? Пошто зазря переводите добро?

— Почему это мы его переводим?

— А потому, что взавтри мы вам требуху будем выворачивать наизнанку. Ха-ха-ха!

— Это мы ишо поглядим, кто кому вывернет, — начал сердиться Денис. — Не тебе ли я, ногай, вчера в бою гвоздя заколотил куда не следовает?

— Какой же я ногай, ежли я не из Прохладной, а из Приближной. Должно, у тебя, паря, после вчерашней бани глаза доси на затылке находются, — снова захохотал красный казак.

— Из Приближной, гутаришь? — обрадовался Денис. — Так это у вас звонят в плетеные колокола?

— Сам ты плетешь незнамо чего, — перестал смеяться житель упомянутой станицы. — Почему они плетеные?

Денис удовлетворенно разгладил редкие усы.

— А потому, — ответил он, наслаждаясь замешательством противника, — что вы медные разгрякали, а заместо их сплели из прутьев и глиной обмазали.

— Чегой–то я не припоминаю... когда это?

— А когда архиерея встречали. Пыль на дороге увидели, сдуру в колокола ударили, а энто вовсе был не архиерей, а бык за коровой бежавши. Ха-ха-ха! — теперь уж Денис затрясся от смеха.

С минуту пикирующиеся в словесном поединке казаки выжидательно смотрели друг на друга. Наконец один из них примирительно сказал:

— Закурить не найдется, служба?

— Иди сюда, — согласился на мировую Денис, вынимая кисет и усаживаясь на мешок с арбузами.

Сошлись. Свернули цигарки. Затянулись лихим самосадом. К ним подошли другие казаки, тоже закурили.

— Кубыть, и войны никакой, — ухмыльнулся Лаврентий. — Вот бы кажон день так.

— А еще бы лучше по домам к едреной матери, — вздохнул другой стодеревец Антон Плешаков. — Самое время под озимые пахать.

— Так чего ж вы сидите тута? — спросил казак с красной стороны. — Зачем воюете против Советской власти?

— А мы разве против Советской власти? — удивился Лаврентий. — Аким Ребров говорит, мы против большевиков и комиссаров.

— Аким–то говорит, а ты сам что, дите малое? Не знаешь рази, что большевики это и есть Советская власть.

— Шут их разберет, — махнул рукой Лаврентий. — Я сам, что ли, приволокся сюды? Меня, брат ты мой, силком... Ты, небось, тоже попал на хронт не своей охотой:

— Не угадал, паря, — усмехнулся казак с красной стороны. — Я в Красной Армии добровольно. Потому как не желаю иметь над собою господ атаманов и царских генералов с капиталистами. Мы со своим командиром товарищем Кучурой за народ, за новую, честную жизню без эсплу... — он не выговорил трудного слова и сделал вид, что закашлялся от табачного дыма. — Одним словом, казаки, зря вы со своим криворотым президентом затеяли эту бучу. Все равно мы вас скоро расколошматим за милую душу.