Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Да разве ж мы затеяли? — возразил Денис. — У меня эта буча вот она где, — он рывком задрал на спине рубаху, показал незнакомцу розовые, внахлест полосы на пояснице.

— Ого! — удивился красный казак. — И ты посля того воюешь за эту белую сволочь?

— А куды денешься? — опустил рубаху Денис.

— Разве некуда? — незнакомец с той стороны бросил под ноги окурок, вдавил его сапогом в землю и вдруг предложил: — Переходите, братцы, к нам в красный отряд товарища Кучуры. Ей-богу, не пожалеете.

— Ну да, — выразил опасение Лаврентий, — мы к вам перейдем, а вы нас — в расход.

— За что же в расход? Я объясню командованию, так, мол, и так. Хотите, сейчас сведу к нашему начальству? А еще лучше будет, ежли вы придете ночью со всей своей оружией и других с собой прихватите.

— Оно бы можно... — облизал Денис пересохшие губы. — Да вдруг вы нас ночью не узнаете, перестреляете впотьмах.

— Не боись. Я сам буду вас поджидать вон у того курганчика. Я крикну: «Кто идеть?» а вы скажите какую–нибудь пароль. Ну на вроде того...

— «Хотите арбуза?» — подсказал Антон Плешаков.

— Во-во, она самая, — согласился с предложенным паролем казак-красноармеец. — А я вам в ответ...

— «Своих от пуза», — снова подсказал Плешаков, а все остальные не очень весело рассмеялись, страшась задуманного. Пора было расходиться. От траншеи белоказачьей позиции спешил к курящим, что–то крича и размахивая кулаками, отделенный командир Ефим Дорожкин.

Степан проснулся на рассвете, посмотрел в окно: по стеклам, извиваясь, скатывались вниз дождевые капли. «То–то вчера плечо ныло», — подумал он и потер раненое плечо ладонью. Дождь был некстати. Он мог помешать наступлению красных войск на моздокском направлении. Накинув на плечи шинель, Степан осторожно прошел между спящими вповалку бойцами к сеням, разделявшим казачью хату на две самостоятельные половины: жилую и летнюю. На ходу достал кисет с махоркой, привычно скрутил цигарку, затянулся едким дымом. Скорей бы уже началось наступление. Вчера приходили в Георгиевск моздокские подпольщики, просили командование поторопиться с освобождением Моздока, пока бичераховцы не истребили посаженных в тюрьму патриотов. Спросил у них о жене — ничего не знают. Так же ничего не мог сказать и Денис Невдашов, добровольно перешедший на сторону красных под станицей Государственной. «Слыхал, говорит, будто бы тестя твоего Данилу посадили в тюрьму, а насчет жинки не слыхал, брехать не буду».

— Матерь божия, пресвятая богородица! — услышал он сквозь неплотно притворенную дверь летней комнаты, в которой размещался медицинский персонал полка, свистящий шепот, — ты сама женщина, должна понять, как мне тяжело...

Степан прислушался.

— ...Молю тебя, матерь божия, помоги мне... Убери ты с моего путя врага моего лютого, соперницу мою проклятую. Знаю, что это великий грех — желать смерти ближнему, да ить мне иначе нельзя: или она или я — двоим нам нет места на божьем свете. А грех я свой замолю. Ну хочешь, на коленях приползу в храм на твое успение? А как найду у Кузьмы деньги, то все отдам в церкву до копеечки...

Степан не удержался от соблазна взглянуть на молящуюся. Он приоткрыл дверь, просунул в нее голову. Это была Ольга. Она стояла на коленях перед иконой с теплящейся под нею лампадой и простирала к ней трепетные руки.

От образовавшегося сквозняка пламя в лампаде заколыхалось, грозя погаснуть, но Ольга не обратила на это внимания и только когда рядом спящая женщина заворочалась, натягивая на себя полу солдатской шинели, она очнулась от молитвенного экстаза и, поправляя на ней шинель, сказала ласково: «Спи, Христина, спи».

Степан быстро прикрыл дверь, смущенный услышанным, вышел из затхлых сеней на свежий воздух. В лицо ему ударили колючие дождинки. «Ноябрь — не тетка», — поежился Степан от порыва холодного ветра. На душе у него было скверно. Тюфяк, тряпка, ругал он сам себя, разнежился, раскорячился, как корова на льду: и ту люблю, и эту жалко. Как же: дни и ночи не отходила, пока в жару метался... жизнью, считай, обязан. Что теперь делать будешь, сукин сын? Не сделаешь из двух баб одну, не спаяешь вместе.

— Степушка! — горячие руки обхватили его шею, — истомилась я вовсе... любимый ты мой.

Словно хмелем от выпитой браги шибануло Степану в голову, сладкая истома прошлась ознобом по телу. С трудом удержался, чтоб не стиснуть в объятьях прильнувшую к плечу женщину.

— Ну что ты, Оля... еще выйдет кто, — пробормотал он, уклоняясь от ласки.

— Боишься? — в голосе Ольги нежность сменилась горечью. — Думаешь, ежли улегся спать между Сухиным и Клевой, так ты и ангел. Вон Титов тоже, кубыть, командир сотни, а живет отдельно от своих солдатов. И Манька с ним.

— Мне Титов не пример, — отвел Степан глаза от горящих глаз Ольги.

— Чистеньким хочешь остаться? — горечь в ее голосе сменилась презрением и даже злостью. — Перед благоверной своей. А как же я? Обо мне ты подумал?

— Ты же сама...

— Ах сама! — Ольга желчно рассмеялась. — Забратала теленочка несмышленого, глупого и увела к себе. Не выйдет, Степушка. Нет тебе обратной дороги. Не отдам я тебя твоей осетинке, так и знай. У нас ведь с тобой... — она снова прильнула к его груди, но тут же отпрянула в сторону, услышав, как кто–то стукнул уличной калиткой.

Это оказался посыльный из штаба.

— Так что, товарищ командир, вас вызывает комполка, — сказал он Степану без военной лихости ни в жестах, ни в голосе. Да и вид у посыльного был совсем не военный. На голове какой–то вытертый малахай, на ногах — сыромятные мачи, а на сутулых плечах — великолепный, издающий запах французских духов фрак.

— Ну и форма! — изумился командир сотни. — Где это ты приобрел такую амуницию?

— У одного буржуя в чемойдане нашел, — осклабился красноармеец. — Время идет к зиме, а я раздевши, ну и взял...

— Что ж, так и будешь носить с фалдами?

— Не, я энти крылья обрежу на портянки, — догадался красноармеец, о каких фалдах идет речь. — И будет у меня вроде спинжак. Сукно–то пощупай какое, — протянул он Степану «крыло». — Вот только без пуговок и на пузе коротковато, в самом нужном месте вырезал буржуй проклятый, чтоб, стал быть, и сам не «гам» и другим не дам.

«И с такими вот воинами мы бьем отборные белогвардейские части», — подумал Степан, припоминая недавний бой с дроздовцами, шедшими в психическую атаку строевым шагом и с папиросами в зубах.

В штабе кроме Кучуры и начальника штаба полка находилось еще несколько незнакомых военных, среди которых один в кавказской одежде бросился Степану в глаза. Где–то он уже видел этого широкоплечего одноглазого горца с сабельным шрамом через все лицо?

— Понимаешь, Журко, срочное дело, — шагнул навстречу вошедшему Кучура. — Наш полк передают в Шариатскую колонну. Знакомься: командир эскадрона Гапо Мусаев. Он со своими джигитами-чеченцами поступает в твое распоряжение. Лихие рубаки и разведчики.