Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Степан пожал руку командиру эскадрона, представился.

— Клянусь моим единственным глазом, я тебя и так знаю, — растянул тот в улыбке толстые губы.

— Я, кажется, тоже узнал тебя, Гапо, — улыбнулся и Степан. — Это не ты однажды пытался умыкнуть мою тещу?

— Ха-ха-ха! — зашелся в хохоте Гапо. — Вместо голубки поймали старую сову... Был такой грех, от правды никуда не денешься. «В краже клубники под новый год признаются», — говорят у нас в аулах.

— А у нас в деревнях говорят: «Кто старое помянет, тому глаз вон», — рассмеялся и Степан. — Признаюсь, Гапо, не ожидал встретить тебя среди красных.

— Судьба человека, что вода на тарелке, куда накренится — неизвестно, — ухмыльнулся бывший абрек.

Командир полка переводил удивленный взгляд с одного на другого и ничего не понимал из разговора: при чем тут старая сова и клубника под новый год?

— Значица, вы знакомы, — сделал он вывод. — Тем лучше. Присаживайтесь к столу и слушайте, про какую я вам буду гутарить морковку. Я только что от командира колонны Мироненко. Он поставил нашему полку ответственную задачу: утром шестого ноября — овладеть станицей Старопавловской и обеспечить правый фланг всей колонне с юга и востока. В это время Таганрогский артдивизион совместно с Первым Кубанским кавполком ударит вдоль Прималкинских высот и овладеет станицами Новопавловской и Аполлонской. Тебе, Журко, отводится в этой операции особая роль. Ты со своей сотней станешь в этой балке, — Кучура ткнул пальцем в разложенную на столе карту, — и в случае контратаки вражеской конницы нанесешь ей удар с правого фланга. Хлопцы у тебя лихие, думаю, не подведете. Хотя подожди... Казак Денис Невдашов не из твоей сотни?

— Из моей, — Степан выжидательно уставился на комполка.

— Я велел посадить его на гауптвахту.

— За что?

— За то, что отказался стрелять по противнику. Ты разберись с этим постыдным фактом, пока я тебя самого не наказал за плохую дисциплину в сотне. А теперь слухай, что ты будешь делать апосля...

Степан слушал командира полка и все больше утверждался в мысли, что взятие красными войсками станции Прохладной, а за нею и самого Моздока — дело каких–нибудь считанных дней. Поэтому он совсем не кипел от злости, когда после совещания в штабе зашел в бывшую казачью тюгулевку, переименованную при новой власти в гауптвахту.

— Что ж ты, Денис, сын казачий, так опростоволосился? — спросил командир сотни у своего подчиненного.

— Дед мой был казак, — махнул тощей рукой арестованный, — а я... Да ить пойми хучь ты меня, Андреич: как же я в него стрелять буду, ежли это мой станичник Ефим Дорожкин? Через площадь живем, в одну церкву молиться ходим... Да и день на позиции был картошечный.

— Какой, какой? — не понял командир сотни.

— Картошечный, гутарю, — поднял на командира невинные, светлые, как подснежники, глаза старый казак. — В энтот день и наши и ихние на огороды за картошкой ходют. Огороды–то как раз посередке между позициями. А он говорит: стреляй.

— Кто говорит?

— Отделенный наш Санек Криволапов. Как же стрелять в безоружного человека? Не в бою, чать.

— А в бою стрелять будешь?

— Куды ж денешься... В бою — не ты его, так он тебя. И не хотел бы стрелять, да выстрелишь.

— Ну, тогда иди в сотню, готовь коней к походу. Может, овса где достанешь.

Денис поморгал белесыми подснежниками, радостно ухмыльнулся.

— Слушаюсь, ваша красная благородь! — дурашливо поднес он пятерню к заросшему седым волосом уху.

Утро в день наступления выдалось ясное. В такие вот безмятежные, сияющие солнцем часы особенно не хочется думать о смерти.

Степан оглядывал в бинокль поле предстоящего сражения и ловил себя на мысли, что ему сегодня как–то не по себе, словно с глубокого похмелья или после кошмарных сновидений. «Ерунда какая–то», — отгонял он от себя мрачные мысли, а глаза его невольно обращались в сторону залегшего за степными курганами врага.

— Пийшлы... — пророкотал стоящий рядом в окопе ординарец Митро, которого Степан по его просьбе не без труда забрал из хозяйственной части к себе в сотню.

Степан перевел окуляры бинокля влево: по залитой солнцем степи редкой колеблющейся цепочкой шли в атаку красноармейцы. Они держали винтовки наперевес и, казалось, были заняты одной заботой: как бы не отстать от цепи и не вырваться из нее вперед. За первой цепью шла вторая, за второй — третья. Цепи движутся все быстрей и быстрей. И все чаще хлопают им навстречу винтовочные выстрелы из окопов противника. Они, подобно городочным битам, выбивают из цепи — «змейки» отдельные городки — то падают и остаются лежать на поле сраженные пулями красноармейцы.

— Ура-а! — донесся недружный, какой–то испуганный крик, и редеющие с каждым шагом цепи побежали вперед, туда, где к винтовочным хлопкам присоединилась пулеметная скороговорка. «Сейчас ворвутся в траншею!» — обрадовался Степан, судорожно сжимая бинокль вспотевшими пальцами. Но в это время словно мохнатая туча вырвалась из–за горизонта и понеслась на атакующих красноармейцев.

Кто не видел казачьей лавы, тот не может себе представить, какое впечатление она производит на атакуемых ею. Сотни коней с оскаленными мордами, распластавшись на полный мах, мчат на себе с ураганной скоростью утративших человеческий облик всадников. С воем, свистом, криком, блеском сабельных молний мчатся они черными демонами гибели и разрушения. За плечами у демонов распушенные по ветру крылья-бурки.

— Урра-а! — ревет многоглоточная лава, приближаясь к откатывающейся в ужасе пехоте и загибая на флангах концы, как загибает концы крыльев коршун, схватив когтями свою добычу. — Руби! Бей! Га-а!.. мать вашу!

Степан с трудом удерживал себя в окопе. Сжав зубы, смотрел на неравную схватку. Что же молчит наша артиллерия? Чего ждет?

Но вот где–то сзади донесся глухой гром орудийного залпа, и тотчас в воздухе просвистели снаряды, расцветая над казачьей лавой белыми розочками. Они вспыхнули огнем и секанули по вражеской коннице шрапнельным градом. Взвились на дыбы ошалевшие от боли и ужаса кони, повалились с них сраженные свинцом всадники. Над землей — грохот, ржанье, стоны и вопли. Еще и еще просвистели снаряды. Лава смешалась в кучу, корчась тараканьим комом, на который плеснули вдруг крутым кипятком. Пора! Степан выпрыгнул из окопа, кинулся к стоящему в балке коню, не чувствуя собственного веса, вскочил в седло.

— За мной! Шашки вон! Марш-марш! — крикнул командир сотни звенящим голосом и понесся к копошащейся куче, выбирая на ходу подходящую мишень для сабельного удара. Взгляд его остановился на дюжем казаке в серой черкеске и такой же серой саксаковой шапке. Ну держись, бичераховский конник!