Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— А-а-а-а! — завопил Степан не своим голосом, забывая в эти страшные минуты о том, что он человек, и ощеряя зубы подобно дикому зверю.

Казак в саксаковой шапке не стал уклоняться от встречи с несущимся на него во весь опор красным кавалеристом. Развернув коня, он поднял его на дыбы и бросил навстречу врагу.

— Иди, иди сюды, я погляжу, какая она у тебя твоя поганая кровь! — прохрипел он, наливаясь бешенством и поднимая для встречного удара тяжелую шашку.

Звякнули, скрестившись, два клинка, и один из них, взвизгнув, словно от боли, переломился пополам. Только теперь Степан увидел под саксаковой шапкой знакомые кустистые брови и рыжую бороду. Вот почему ему было сегодня муторно с утра: сердце предсказывало недоброе.

— Ты? — вывернул налитые яростью глаза бичераховец, занося над головой свою голубую гурду для повторного удара, но подскакавший сбоку Митро упредил его: неловко, по-топорному он рубанул саблей по саксаковой шапке, и Силантий Брехов, разваленный неумелым, но страшным ударом до самых газырей, рухнул с коня на землю.

Первым к Казбеку прибежал Мишка. Он так пронзительно свистнул под окном хаты, что на дворе всполошились куры, а в самой хате только что поднявшийся с постели Егор Завалихин с чувством заматерился и, подковыляв к окну, показал свистуну кулак: «Ишь рассвистелся, душа с тебя вон!»

— Дрыхнешь? — крикнул Мишка в заспанное лицо выскочившего на улицу приятеля и шмыгнул носом. — А там такое делается!

— Что? — вытаращился Казбек, застегивая на штанах пуговицу.

— Бичераховцы отступают! Через Дурной переезд поперли несть числа: и тачанки, и пушки. Слышишь, за железной дорогой стреляют?

Казбек прислушался: действительно, со стороны Армянского кладбища доносилась ружейная стрельба.

— Бежим скорее! — крикнул Мишка и замелькал черными пятками — только пыль в разные стороны.

Напрасно Сона, выскочившая вслед, за братом на улицу, звала его назад, призывая кары небесные на его непутевую голову, — тот даже не оглянулся.

Одним духом ребята пересекли Осетинскую, Владикавказскую и Католическую улицы и только на Алексеевском проспекте перевели его, дыша, как поддувало в кузнице Герасима Амирова.

— Гляди, гляди, Димка-Фараон пожитки на бричку складает! — вытянул руку Мишка и, заложив пальцы в рот, снова свистнул соловьем-разбойником.

Димка оглянулся на свист и понуро побрел к крыльцу своего дома.

— Драпать собираешься? — злорадно спросил Мишка, подходя к бричке.

— Не драпать, а отступать, — бросил через плечо Димка, но тем не менее останавливаясь для продолжения разговора.

— Это все одно, — подошел Мишка поближе.

— Нет, не одно. Мы отступим в Наурскую для перегруп... пировки сил и снова пойдем в наступление.

— Врешь.

— Сам врешь.

— Вам теперь вовек не вернуться.

— А вот вернемся. И будем большевиков на всех деревьях вешать, как... твоего отца.

— Глади, как бы тебя самого не повесили в Наурской, — сжал кулаки Мишка, готовый броситься на своего извечного врага. Но в это время из подъезда вышел с двумя чемоданами старший Негоднов.

— Дима, ты что застыл, как столб? — пробурчал он сердито, останавливаясь и прислушиваясь к недалекому бою, — Иди скорей забери из спальни мамину шкатулку и поедем. Быстро!

Димка послушно побрел в дом, а Мишка с Казбеком побежали дальше. Эх, надо было разбудить этого засоню Шлемку! Но тот уже сам спешил им навстречу.

— Я–таки видел сейчас Бичерахова, — срывающимся после быстрого бега голосом сообщил он друзьям.

— Где?!

— Возле казначейства.

— Что же он там делает?

— А ничего. Сел в фаэтон и уехал. И казаки верхами следом.

— А куда?

— Шут его знает. По Улухановской махнул, только его и видели. Должно, к Дурному переезду.

...А потом пришли красные, и мальчишки восторженно махали им руками, сидя на чугунной ограде Алдатовского сквере. Красные были вовсе не красного цвета, как им представлялось в их воображении, а зеленого, как вообще выглядят военные люди. Лишь на некоторых из них красовались красные штаны да красные полоски на шапках.

— А я теперь знаю, почему красных красными зовут, — догадался Мишка. — Из–за штанов.

— И совсем не из–за штанов, а из–за того, что флаги у них красные, — возразил Казбек и вдруг с криком: «Степан!» сорвался с ограды и, расталкивая взрослых зевак, бросился к проходящей мимо кавалерийской части.

Трудно представить себе то чувство зависти, которое испытали оставшиеся на ограде Мишка и Шлемка, когда спустя несколько мгновений они увидели своего приятеля верхом на седле впереди улыбающегося всадника. Это чувство еще больше обострилось, когда они, пробравшись вместе со взрослыми к зданию тюрьмы, возле которой должен был состояться митинг, вновь увидели Казбека, только на этот раз не в седле, а на шее у своего зятя-кавалериста, рядом с которым стояла Казбекова сестра, смеясь и плача одновременно. Зато стоящий тут же Казбеков отец не плачет и не смеется. Он что–то говорит окружившим его семью красным конникам и сдержанно улыбается краем губ.

Ребята протиснулись к ним поближе.

— Клянусь богом, Сипсо, — услышали они торжественно звучащий голос Казбекова отца Данела, — я не знаю теперь, как мы будем взвешивать наши долги. Если ты считаешь, что мой род должен заплатить твоему роду кровью, то я готов принять твой вызов, но мне этого делать совсем не хочется.

— Воллаги! — воскликнул в ответ чеченец. — Как будто я сам знаю, как нам быть. С одной сторона: я встретил свой кровник — должен его убить, с другой сторона: я освободил своего человека из тюрьмы — как его убивать?

— Я знаю, что нужно сделать, — вмешался в разговор еще один чеченец, у которого нет одного глаза и через все лицо наискось лиловым червем прополз шрам от сабельного удара. — Твой предок, Сипсо, — ткнул он пальцем в грудь чеченца, — убил предка Данела — за это ты должен заплатить его потомкам выкуп. А твой предок, Данел, — ткнул он пальцем в Данеловы газыри, — убил его предка, и ты должен заплатить выкуп ему. Вот вы и заплатите друг другу, а мы все вместе с вами зайдем в «Сан-Рено» и выпьем на ваши деньги за упокой душ ваших предков и за здоровье их потомков.

— Клянусь бородой аллаха, ты мудро рассудил, — рассмеялся Сипсо.

— Тише, товарищи! — разнеслось над толпой. Все повернулись в сторону сооруженной из ящиков трибуны. На ней стоял молодой военный и протягивал над толпой руку.

— Комиссар наш, — с уважением произнес одноглазый.

— От имени командования Шариатской колонны, — начал свою речь комиссар, — я поздравляю моздокских граждан с освобождением от бело-казачьего произвола и восстановлением в Моздокском уезде Советской власти. Нет, война с контрреволюцией на этом не окончена. Еще не разгромлены до конца банды Шкуро и Даутокова. Еще много потребуется усилий нашей Красной Армии для того, чтобы покончить с белыми армиями Колчака и Деникина, но мы твердо убеждены в том, что крах этих армий неизбежен, порукой тому доблесть, мужество и дружба нашего многонационального соединения и всей Красной Армии в целом. Послушайте, что говорит в своей телеграмме нашему командующему товарищ Орджоникидзе: «Передайте наш товарищеский братский привет славным героям-красноармейцам, сокрушившим гнездо терской контрреволюции — Моздок. Товарищи! Вы своим могучим ударом нанесли смертельный удар бичераховским офицерским бандам. Вы освободили трудовое казачество от гнета генералов и полковников. Вы доказали всей Терской области, что Советская власть непобедима».