Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Они собрались в кучу и ринулись к дому, вопя на ходу:

– Смерть гяурам!

– Друзья! – крикнула герцогиня. – Настал решающий миг! Как только турки подойдут к дому, все вооружаемся саблями и шпагами!

– А аркебузы используем как кувалды! – прибавил папаша Стаке, не теряющий спокойствия и непобедимого чувства юмора. – Очень хочется сделать первосортный фарш и отправить его на кухню гарема султана.

Турки в один миг пробежали расстояние, отделявшее их от осажденных, потеряв по дороге немало бойцов, поскольку попали под прицелы пистолетов и мушкетов. Но им все же удалось ворваться внутрь, поскольку дверей у дома не было.

После краткого боя Перпиньяно и греки отступили к лестнице, в упор расстреливая противника из мушкетов, потом взялись за сабли и принялись ожесточенно отбиваться от наседавших турок.

Герцогиня со своей частью отряда уже собиралась броситься на помощь венецианцу и грекам, как вдруг часть соломенной крыши рухнула, и сквозь дыру в соседнюю комнату свалились трое из осаждавших, преградив им дорогу.

Герцогиня обернулась, и у нее вырвался крик ярости:

– Лащинский, вы!

– Он самый, синьора, и он пришел за своей добычей, – насмешливо осклабившись, заявил поляк.

– Вы меня получите только мертвую!

И тут появились еще двое: Метюб с тяжелой абордажной саблей в руке и один из его офицеров.

– Капитан, займись женщиной! – крикнул командир галеры. – Иначе нам с ними со всеми не справиться. А так в четыре удара положим всех.

Но турок просчитался. Перед ним были прекрасные фехтовальщики. Эль-Кадур и двое матросов, держа за стволы мушкетоны и действуя ими как палицами, были готовы на все.

А герцогиня тем временем наступала на поляка и так теснила его шпагой, что он был вынужден принять бой.

Остальные трое набросились на Метюба и его младшего лейтенанта, а Перпиньяно и греки стойко обороняли лестницу, храбро сражаясь с превосходящим противником.

С первой же атаки стало ясно, что участь поляка и двоих турок незавидна. Турки под бешеным натиском араба и матросов, которые крушили их ударами мушкетов, забились в угол, а поляк отступил к двери. Хоть он и был отменным фехтовальщиком, ему не под силу было сражаться с той, что победила Дамасского Льва.

Медведь Польских Лесов яростно оборонялся, уже отчаявшись получить герцогиню живой и сделать ее своей женой. Он окончательно рассвирепел и попытался уколоть герцогиню концом шпаги в грудь.

Но его усилия были напрасны. Под натиском Элеоноры он уперся спиной в стену и получил такой удар в сердце, что клинок герцогини, пронзив его грудь насквозь, сломался.

– Сдохни, предатель! – крикнула она.

Поляк раскинул руки, уставился на свою противницу безумными глазами и рухнул на пол, прохрипев:

– Все кончено!..

Почти в тот же миг Метюб упал с размозженной головой под ударом аркебузы папаши Стаке, а офицера трижды достала сабля Эль-Кадура, и он мертвым сполз на землю.

Герцогиня уже спешила им на помощь.

– Дело сделано, синьора, – сказал папаша Стаке, отбросив в сторону аркебузу и подобрав саблю Метюба. – Они отбыли в рай и теперь беседуют с гуриями.

– Бежим на помощь к Перпиньяно! – скомандовала герцогиня.

Они уже направились к лестнице, как вдруг Эль-Кадур, как тигр, прыгнул перед Элеонорой и крикнул:

– Берегись, госпожа!

В тот же момент раздался выстрел, и араб с протяжным стоном распластался на полу.

Стрелял поляк. В предателе еще теплилась жизнь, и, увидев рядом с собой дымящийся запал мушкета, он поджег запал пистолета, что был у него за поясом, и выстрелил, надеясь убить герцогиню.

Папаша Стаке и Симоне, подскочив к предателю, добили его ударами сабель, а герцогиня склонилась над арабом. Лицо его стремительно приобретало землисто-серый оттенок.

– Бедный мой Эль-Кадур! – вскрикнула она в слезах, обхватив голову араба руками.

– Умираю… госпожа… сердце… сердце… – еле слышно прошептал араб. – Прощай… госпожа… будь счастлива…

– Нет, не умирай!

Араб печально улыбнулся и поднял на герцогиню глаза, уже подернутые смертной пеленой.

– Прощай… госпожа… – повторил он. – Я счастлив… что спас тебя… Моя… мука… теперь кончилась… Госпожа… дай мне умереть… счастливым… Поцелуй… поцелуй… своего… верного раба…

Папаша Стаке и Симоне плакали, опустившись на колени перед умирающим, а герцогиня склонилась над ним и прижалась губами к его лбу.

Эль-Кадур вздрогнул, закрыл глаза и отошел в мир иной.

Прошло совсем немного времени после смерти верного Эль-Кадура, и к дому галопом подскакали Мулей-эль-Кадель, Никола Страдиот и тридцать рыцарей.

Услышав цокот копыт, турки, опасаясь облавы, выскочили из дома, оставив на произвол судьбы раненых и убитых.

Без всяких предупредительных криков Мулей-эль-Кадель принялся рубить их направо и налево, а его люди – расстреливать из аркебуз.

Папаша Стаке и Симоне плакали перед умирающим, а герцогиня склонилась над ним и прижалась губами к его лбу.

В дверях показались Перпиньяно и греки, уже готовые к очередной отчаянной обороне.

– Дамасский Лев! – удивленно вскрикнул венецианец. – И Никола с ним!

– Где герцогиня? – быстро спросил турок, спешиваясь.

– Наверху.

Не дожидаясь других слов, он взлетел по лестнице и вбежал в комнату.

Герцогиня все еще плакала над телом Эль-Кадура.

– Жива! Жива! – крикнул Дамасский Лев, и щеки его зарделись.

– Вы, Мулей! – вскричала Элеонора, вставая.

– Явился, чтобы спасти вас и отомстить за вас, синьора. Где Лащинский, убийца господина Л’Юссьера?

– Я его только что убила… но… вы сказали, Мулей, он убийца? – прошептала герцогиня.

– Да, синьора, – выступил вперед Никола. – Я был на галиоте и все видел. Виконта убил он.

Герцогиня на миг застыла, медленно перевела глаза на тело поляка и, тихо вскрикнув, упала без чувств на руки Дамасского Льва.

Четверть часа спустя рыцари, венецианцы и греки покинули дом, наскоро похоронив в саду бедного араба.

Мулей-эль-Кадель держал на руках герцогиню, которая все еще не пришла в себя.

Матросы с галеры разбежались кто куда.

Поздней ночью отряд въехал на окраину Суды. У герцогини начался бред, и ее поместили в живописный маленький домик на берегу моря, принадлежавший греку-отступнику, владельцу множества галиотов.

Две недели мужественная женщина боролась со смертью, и в конце концов жизненные силы восторжествовали. Все это время Дамасский Лев ни на секунду не покидал домика.

Впрочем, никто их и не тревожил, а тридцать всадников, христиане и греки день и ночь патрулировали прибрежные улицы.