Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Недоставало только у нее решимости пустить своего коня в воду, чтобы перейти на русскую сторону. Но вот шииты стали хозяйничать возле Рунн-Абая как у себя дома, и мервцы все громче и громче повторяли, проходя мимо кибитки ханум: «Мы пропадаем!» Да кроме того, и Афганистан выпустил не без доброго совета Индии какого-то эмиссара Сие-Пуша поддерживать волнения в народе…

В последний раз ханум, не сдержав коня, вынеслась на противоположный берег Теджента. Там ее ожидали и встретили как желанную гостью.

– Мерв не в силах сопротивляться – приходите и овладейте им, – сказала она встретившему ее русскому начальнику и, разумеется, добавила: – Так угодно Аллаху!

В этот день русский исторический рок приобрел древнейший город в Средней Азии, существовавший, по сказаниям Диодора и Страбона, за две тысячи лет до Рождества Христова. Он приобрел Мерв, в котором, по местному преданию, прародитель Адам изучал земледелие под руководством небесного ангела. Под развалинами Мерва орда Чингисхана похоронила в одном сражении до миллиона жителей. Вместе с его руинами исторический рок приобрел оазисы Теджентский, Голатанский и Серакский и, подвинувшись к Афганистану, попросил персиян очистить Рунн-Абай. Персияне галантно исполнили его просьбу.

Афганистан охотно помирился бы с новым соседом, но индийские рупии и навязчивость Англии подвинули его на глупое дело. Англия явилась сюда устраивать буфер между своими проходами в Гималаях и русским Туркестаном. Во главе разграничительной комиссии стоял генерал-бехадур сэр Питер Лемсден. Устраивая буфер, он повел разграничение до того дипломатично, что командовавший афганскими войсками Теймур-Шах-хан без повода и причины надвинул свой отряд в четыре тысячи человек на новые русские пределы. Прежде чем заговорили пушки, заскрипели перья дипломатии.

«Требую, чтобы сегодня до вечера все подчиненные вам военные чины до единого возвратились на правый берег реки Кушки», – так просил Наиб-Салара генерал Комаров 17 марта 1885 года.

«Храброму и отважному генерал-бехадуру Комарову, – последовал ответ в тот же день. – По такому важному делу, как вы пишете, я, Наиб-Салар, должен посоветоваться с английским капитан-бехадуром Йетсом».

Совет вышел, как скоро оказалось, неудачный. Подвинувшись навстречу историческому року, Наиб-Салар потерял при столкновении с ним всю свою артиллерию, знамена и половину отряда. При этом судьба посмеялась довольно зло над людскими делами: знамя взял с бою сарык Аман-Клыч, а в то же время капитан Йетс очутился в трагикомическом положении. Ему пришлось просить в день самого боя защиты у генерала Комарова от афганцев.

Высланный для охраны английской миссии от ее друзей русский эскорт не догнал ни генерал-бехадура Лемсдена, ни капитан-бехадура Йетса. Они ускакали, окруженные остатками афганского отряда.

С той поры исторический рок и интересы Британии беспрерывно встречаются в ущельях и на равнинах Средней Азии. Последнее их свидание произошло на Памире. Здесь, как на крыше мира, Англии очень хотелось бы занять конек и усадить на него политического агента. Число политических агентов Англии превысит в Азии вскоре число ее странствующих приказчиков с бирмингемскими товарами.

А как принял народ Теке коренную перемену его судьбы? Вышедшему из черной кости Мумыну пришлось обратиться по-прежнему в общую массу людей. Нелегко ему было расстаться со званием есаула и с положением адъютанта при сардаре. Скрывшись в Асхабад, он бежал бы и далее, потому что сербазы и казаки шли по пятам, но бежать и только бежать – разве это назначение человека?

Мумын решился поэтому остаться в Асхабаде на положении бедняка, у которого ничего нет, кроме надежды на случайное счастье. В этой смутной надежде он спрятал свое единственное достояние – клынч – за городом в песчаный бархан, куда и приходит по временам любоваться блестящим лезвием, подышать на него и вновь спрятать поглубже в песок.

А чем же кормиться? В соседнем ауле ему дали место в кибитке и войлок для подстилки, с тем чтобы он ходил каждое утро в город с турсуком кумыса на продажу.

– Слявни молако, слядки молако, кусни молако! – выкрикивает он, пробегая по раскаленному песку асхабадских проспектов. – Купи, барыня, молако!

– По-вчерашнему, с войлоком?

– Нет, у меня сегодни московски молако.

– Знаю я твое московское молоко.

– У меня мышь попала молако. Вот какой молако!

Мумын выхваливает свой товар, как научили его хвалить шалуны из русского медресе. Разумеется, доходы его невелики. Теперь он просит каждого, кому продает кумыс, протекции для поступления объездчиком в таможенное ведомство. Если заветная мечта его не удастся, он переделает свой боевой клынч на простой резак и отправится рубить камыш для казачьей пекарни.

С переменой политической судьбы переменилась и бытовая сторона жизни теке. Сильную конкуренцию их верблюдам создала железная дорога, протянувшаяся наконец от Каспия к Самарканду и идущая далее, мимо грандиозных развалин мечетей и усыпальниц. Дух великого Тимура, мечтавшего об обращении всего мира в ислам, несомненно, оскорбляется свистками русского паровоза. Но черный камень над его прахом лежит так неподвижно.

Над созданием закаспийской дороги трудился солдат – родной брат тем апшеронцам и ставропольцам, которые прошли здесь в облаках дыма при блеске боевого огня. Рельсы ее протянулись мимо южного фаса Голубого Холма, неподалеку от гремевших в свое время редутов: Опорного, Ставропольского, Великокняжеского и других. На месте Янги-Калы, служившей передовым фортом, стоит степная железнодорожная станция, тщетно ожидающая пассажиров.

На ее виду постепенно и быстро рушатся бывшие когда-то твердыни всего Теке. Следующие мимо нее пассажиры широко раскрывают заспанные глаза перед неожиданно появляющеюся громадной руиной. Впрочем, большинство пассажирских голов занято на этой дороге соображениями об американском хлопке туркестанской культуры и расчетами за премированный сахар киевских сахароваров.

А между тем законы разрушения, взявшие верх над законами творчества, ведут над остатками Голубого Холма неумолчную работу. Стены его принизились и вспухли. Степной ветер чувствует себя властным над ним господином. Во многих местах они дали расселины и обвалы, так что пройдет еще десяток лет, и даже участник штурма не укажет места минного взрыва и батарейной бреши. Подземелья, в которых теке трепетали за свою жизнь, и кладбища обоих станов кишат теперь всякими тварями, не брезгающими гнездиться в грудах костей.

Жутко приходится степняку, приткнувшемуся поздней ночью на усталом верблюде к руинам крепостной стены.