Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Прощание у дверей каюты могло быть навсегда, на вечность, как же поэтому не переступить за ее порог? Переступили…

– Прощайте, Борис…

О, как люди злоупотребляют иногда прощальными минутами. Правда, нередко только в эти минуты многое неясное и недоговоренное принимает внезапно определенные формы и очертания. Нередко последнее «прости» переходит – неожиданно, взрывом или ослепительным метеором – в объятия и жаркий поцелуй! Так случилось и теперь – и долго-долго этот метеор горел и не рассыпался! Наконец молодая женщина первая увидела опасность…

– Пора, Борис, расстаться…

– Прощай, Ирина…

– До лучших дней.

– Да, если они наступят.

По трапу спускался этот милый, но несносный Тавасшерн, который обещал прийти в салон поболтать с Можайским о делах предстоявшей экспедиции.

Ирина осталась у себя в неосвещенной каюте, не заботясь о том, что через открытый иллюминатор врывались морские брызги.

«Я так блистательно сдала экзамен из физиологии нервной системы, – подсмеивалась она над собой, – и так умело отличала шарики нервных узлов от двуполярных, а между тем источник страстного поцелуя остался для меня тайною? Холлидей тоже целовал меня и нежно, и пылко, но разве я спешила отвечать? А здесь… так отзывчиво, так скоро и даже… если бы он пришел и повторил…»

Ко времени прихода на рейд Энзели Борис Сергеевич заставил себя обратиться в невидимку. Силой воли он превозмог даже такое требование сердца, как проводить Ирину долгим печальным взглядом. Впрочем, что же ему мешало запрятаться где-то там, между снастями, на верхней галерее? Отсюда он увидел как Ирина – да, Ирина, без отчества и титула – изменив родному обычаю, не ответила мужу ответным поцелуем. Она подала ему руку – и только…

Продолжая свой курс и миновав островок Ашур-Аде, который давно уже готовится исчезнуть в волнах Каспия, Тавасшерн приблизился к негостеприимному чекишлярскому берегу. Здесь благодаря мелководью верст за пять от берега пароходный винт встревожил морское дно и повел за собой ленту песочной мути.

Бросили якорь. Сердитый бурун долго препятствовал установить сношение с берегом, и только к вечеру показался дымок парового баркаса, рискнувшего выйти в море. Эта злополучная посудинка виляла со стороны на сторону, точно рыба, отравленная кукельваном. На его банкетке ютились несколько человек военной молодежи, обрызганной с ног до головы морской пеной.

– Нельзя достаточно налюбоваться этою необычайною смелостью, – говорил Можайский Тавасшерну. – Мне кажется, что одни истинные моряки могут презирать такую очевидную опасность.

Капитан наблюдал в бинокль.

– О, это наши закаспийские гурманы, – отвечал он. – Чекишлярская кухня доведет их когда-нибудь до катастрофы. Впрочем, граф Беркутов только того и желает.

Фамилия графа была хорошо известна Можайскому.

– Вы говорите, что граф Беркутов ищет смерти?

– Так говорят. А рядом с ним, – продолжал сообщать Тавасшерн, – отрядный казначей, который никак не может решить вопрос, где ему приятнее напиться, на берегу или на пароходе. Вообще же я вижу полный комплект адъютантов командующего: Абадзиева, Кауфмана, Эрдели. Этим юнцам полагается быть храбрыми, иначе Михаил Дмитриевич засмеет их до смерти. Из них Абадзиев уже украшен четырьмя солдатскими крестами и все-таки готов просунуть голову в жерло неприятельской пушки. С ними же полковой командир князь Эристов, симпатичнейший из грузин. Но и треплет же их сухопутные благородия! Ведь в этом паровом котелке каждая трубочка шипит по-змеиному. Сюда, на войну, следовало прислать целую флотилию надежных баркасов, но, видно, все они потребовались для прогулок адмиралов по Маркизовой луже.

Тавасшерн был человеком дела, а не показного блеска.

– Шлюпку на воду и в конвой к баркасу! – скомандовал он наконец своим матросам. – И захватите спасательные круги. Быстро!

Кое-как баркас подобрался к борту. Пароход оживился. Повар его, справедливо считавший гостей из Чекишляра специально своими гостями, заранее уже приготовил неизбежную уху из волжской стерляди и один из классических бефов.

Можайский и граф Беркутов, встречавшиеся в доме князя Гурьева, сошлись по-приятельски и охотно предались воспоминаниям о знакомых им лицах и событиях. В последнее время граф жил за границей. Справившись обо всех, даже об Антипе Бесчувственном, он забыл справиться о здоровье одной княжны Ирины. Можайский, впрочем, дал себе заранее слово умолчать о всех последних событиях в гурьевской усадьбе.

Чекишлярцы и пароходное общество вскоре сошлись в одну семью с разнообразно жгучими предметами для размышлений. Артиллеристы занялись листовкой и дальнобойными орудиями. Врачи оборудовали хинную. Транспортным мерещились фургоны и верблюжьи горбы. На стерлядь и политику накинулся воинственный казначей. Не было столика без военно-походной злобы.

– На каком дьяволе вы протащите по пескам осадные орудия? – спрашивал мортирный артиллерист.

– Пески только здесь, у моря, а за ними паркет, – защищался осадный артиллерист.

– Достаточно было бы и полевых орудий.

– Вашею шрапнелью да в двухсаженные стены? Не слишком ли будет деликатно?

– В глиняные, батенька, стены, в глиняные.

– Шар земной тоже из глины, а попробуйте его прохватить шрапнелью.

– Не будь я мичман, если не вколочу в эту стену пудовый патрон динамита! – заявил решительно молодой мичман. – Вот так-таки всажу и фитиль подожгу на глазах всего вашего Теке.

За другим столиком беседовали кандидаты на должности транспортных начальников.

– Откуда он (подразумевалось: Скобелев) возьмет верблюдов? – интересовался будущий командир верблюжьего транспорта.

– Нет, вот откуда он возьмет колесный транспорт? – допытывался будущий командир колесного транспорта.

– Верблюды будут, – заявил воинственный казначей. – Я знаю Михаила Дмитриевича. Мы с ним в Болгарии…

– Сочтемся, однако! Иомуды бегут в Персию, гокланы уходят в пески, солоры и сарыки готовы перейти на сторону Теке, где же верблюды?

– Не знаю где, но верблюды будут. Персия даст.

– Нет, Персия не даст, она боится Теке как огня.

– А наш посланник?

– И посланник ничего не сделает.

– Тогда пригоним верблюдов из Хивы и Бухары. У Михаила Дмитриевича, мы с ним в Болгарии… есть в запасе некто Извергов. Правда, теперь он как бы под арестом… но в мирное время он нередко скучает от бездеятельности за решетками… зато уж по одному слову Михаила Дмитриевича он ограбит да достанет верблюдов.

Далее шли медицинские злобы. Отрядный немец претендовал, что хотя он немец со дня рождения, но все еще не произведен в действительные статские советники.