Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Лагерная обстановка на берегу неумолчно рокотавшего моря никому не доставляла сердечной отрады. Из-за песчаных сугробов тянуло беспрерывно удушливой теплотой. Вместе с этой тягой проникли сквозь просветы войлока песочные струйки. Сквозь те же просветы виднелись и звездочки на небе. Температура уравновесилась только к утру, но тут пробудившиеся мухи взволновались, зароились и безжалостно принялись терзать дремавшего человека своими хоботками и лапками.

– Кузьма, чаю!

Кузьма внес чайный прибор, покрытый от мух кисеей, и с явным нерасположением ко всему сущему объявил:

– Сторона! Вместо чая – обмылки, и добро бы мылом пахнули, а то простыми серниками…

Чай действительно отзывался запахом спичек дурного изделия, но что делать, а la guerre comme а la guerre! И Можайский выпил, к немалому удивлению своего полированного лакея, два стакана невозможного пойла.

– Сегодня произойдет генеральная добыча водорослей, – доложил ему явившийся с докладом Зубатиков. – Хорошо бы накрыть всю эту махинацию с поличным.

– А депутат?

– Мы неразлучны.

Депутатом в Чекишляре состоял старый кавказский капитан, рубивший когда-то просеки перед мюридами Шамиля.

Солнце не успело обогреть прикаспийские дюны, как Можайский отправился со своими спутниками вдоль берега на казачьих пегашках за пределы Чекишляра. Оттуда несло специфическим запахом бухты с застоявшейся водой. Вскоре объяснилась и причина: толпы рабочих персиян выволакивали из моря снопы водорослей и раскладывали их для просушки по соседним барханам.

– А вот и Тер-Варианц, подрядчик по доставке сена из Ленкорани! – отрекомендовал Зубатиков армянина, распоряжавшегося работами с важностью человека, дающего себе хорошую цену.

– Позвольте, господин Тер-Варианц, узнать, вы для кого готовите это сено, для казны или в частную продажу? – спросил Можайский.

Тер-Варианц, гордившийся тем, что у его папеньки был дом на Головинском проспекте, нашел, что он может и покичиться перед незнакомцами.

– Тэбэ, дыша моя, какое дэло? Может быть, мы готовим сэно на продажу, а может быть, на тюфяки для барышень.

– Нагайкой бы его! – прошептал депутат, рубивший просеки перед мюридами Шамиля. – А еще лучше разложить бы!

– Нет, капитан, постараемся с ним сговориться. Есть предположение, – продолжал Можайский, – что вы ставите эту… траву в казенный склад, вместо ленкоранского сена?

– Проходи, милый, а если купить хочешь, так давай чистые денежки. Давай – продам!

– Вы видите перед собой комиссию, которая составит акт о вашем, извините за неудобное слово… о вашем мошенничестве.

– Ты – комиссия?

В этом вопросе Тер-Варианц не то поддерживал свое нахальство, не то терял амбушюр.

– Да, комиссия.

– Зачэм ты раньше не сказал? Развэ я так говорил бы с тобою? Теперь ты сам виноват, а акт я не подпишу. Это сэно мне нужно на тюфяки для барышень.

По возвращении в Чекишляр Можайский узнал, что с минуты на минуту ожидают прибытия из степи командующего, поверявшего гарнизоны по атрекской дороге. О появлении его должен был возвестить дозорный с верхнего этажа деревянной вышки, предназначенной для наблюдения за бродячим народом в песках. Дозорным был на этот раз Горобец, казак с Кубани. У подножия вышки стоял махальный – Галушка, тоже казак из пластунов, сошедшихся у Черноморья бог весть из каких частей России. После долгих ожиданий дозорный возвестил наконец:

– Командующий приихали!

– Де ж они приихали? – переспросил махальный, боясь взмахнуть флагом без твердого убеждения в том, что Горобец не ошибся.

– Кажу тоби приихали!

– Не бачу.

– По песчаной дорози скачут!

Командующего ожидали у штабного домика почетный караул и шеренга офицеров, прибывших с того берега и не успевших еще представиться начальству. Приняв почетный рапорт и обойдя представлявшихся, Михаил Дмитриевич пригласил к себе на завтрак Можайского и графа Беркутова.

– Прежде всего благодарю вас, Борис Сергеевич, за ваше согласие принять на себя нелегкую обузу моего всевидящего ока! Потом я доволен, что вы и мой милый граф в дружбе и согласии. На войне истинные приятельские отношения – великое дело! Ради же вящего укрепления добрых между нами чувств мы истребим сейчас по стаканчику шампанского.

– По одному? – спросил граф Беркутов.

– По одному, да и вообще ты, пожалуйста, не думай, что я позволю тебе утонуть в шампанском. Прежде всего я ушлю тебя вперед с первым же верблюжьим сухарным транспортом.

Завтрак прошел в дружеской оживленной беседе.

– Теперь простой и откровенный вопрос: как вы думаете, воруют ли у меня в отряде? – спросил Михаил Дмитриевич. – Если не воруют, я разрешу вторую бутылку.

– Кому и что у тебя воровать? – заметил Беркутов.

– Увы, – остановил его Борис Сергеевич, – передо мною все признаки казнокрадства! Зло не пустило еще корней, но уже дало хорошенький рост.

– Как! – вскипел Михаил Дмитриевич. – Я не успел и шагу сделать в экспедиции, как у меня уже завелись свои Затлеры! А я так надеялся, я так рассчитывал… я в первый раз несу ответственность за самостоятельное ведение войны – и вдруг… я и Можайский не в силах побороть мошенников?

– Я этого не сказал – напротив, при вашем несомненном расположении к моим усилиям ни одному из Тер-Варианцов мы не дадим ни одного очка. Кстати, о Тер-Варианце. Этому господину суждено быть пробным оселком с загадкой: быть или не быть воровству в вашем отряде? Вот что я докладываю вам… и, если хотите, официально.

Можайский передал историю с поддельным сеном, но он не успел еще дойти до последнего акта, как Михаил Дмитриевич вскипел и выкрикнул:

– Капитан Баранок, где вы пропадаете?

Капитан был здесь же, на веранде.

– Задержите пароход на рейде! Соберите штаб… для прогулки… а там увидим!

«Быть буре!» – подумал Баранок, хорошо уже ознакомленный с вибрацией голосовых связок своего генерала.

Остановка парохода имела мистическое значение. Вскоре обычная свита из адъютантов и штабных собралась у дома командующего, куда подвели лошадь и Можайскому.

– Мой первый визит – вашему Зубатикову, – сообщил ему шепотом Михаил Дмитриевич. – Пусть эти господа поймут всю прелесть моего намека…

Всякий шаг в Чекишляре был как на ладони.

«Кому же он сделает первый визит?»

Вопрос этот приходил в голову каждого чекишлярца.

«Разумеется, бранному воеводе, потом князю Эристову, потом… но зачем же он осадил коня у кибитки этой контрольной медузы?»

Зубатиков стоял у своей кибитки в несколько оторопелом состоянии, так как он меньше всего ожидал визита командующего.

– Да вы к тому же и мой боевой товарищ! – восклицал Михаил Дмитриевич, взглянув на его медали. – Позвольте, я отлично вас помню. Вы были членом комиссии по приведению в известность добытых мною трофеев у подножия Шипки. Вы принесли тогда неоценимую пользу. Помню, как вы опечатали неприятельские денежные ящики и написали на них: «Приняты в русское государственное казначейство». Сердечно вас благодарю, сердечно, и если вы встретите надобность в моей поддержке, телеграфируйте мне помимо всяких формальностей. Еще раз благодарю и прошу вас с собой на прогулку.