Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Отец с рыданиями передал мне это объяснение. Тогда я отказала графу под одним из глупых предлогов и попросила его оставить наш дом. Сегодня мы покидаем столицу навсегда и уезжаем в Гурьевку».

Тайна рождения Марфы была известна Борису Сергеевичу еще до дня обручения с нею.

Тайну эту князь открыл ему с полной чистосердечностью и со взаимным обязательством скрыть ее и от людской молвы, и от самой Марфы. «И в глазах света, и под моей кровлей она останется навсегда моею дочерью!» – сказал он, зная, кому он доверяет честь матери Аполлинарии.

По суровому приказу политической мудрости наша периодическая печать того времени хранила о закаспийской экспедиции строгое молчание. Налагая запрета, мудрость упустила из виду, что замкнутые уста сфинкса разжигают любопытство сильнее многословной болтовни. Экспедиция была еще в зародыше, когда пресса Лондона, и Бомбея щедро сыпала корреспонденции из Туркмении. Большинство их заключало в себе умышленную ложь, пока не явился корреспондент, рискнувший пометить свою рукопись «Чекишляром». Его корреспонденции подходили к истине.

Сколоченная в Чекишляре из укупорочных ящиков гостиница Иованеса состояла из бильярдной, столовой и двух каморок, отделенных раздвижными дощечками. Каморки никогда не пустовали. Теперь одна из них была занята английским корреспондентом О’Донованом, а другая – кавказским коммерсантом Якуб-баем, который приехал, по его словам, в Чекишляр по крупным торговым делам. Соседи по номерам познакомились на виду всех и сошлись тем скорее, что коммерсант бывал, по его словам, в Англии и объяснялся по-английски.

Иованес гордился тем, что в его номерах живет знатный иностранец. К сожалению, последний забыл адрес своего лондонского банкира и не мог оправдывать счета гостиницы, но Иованес, как человек аккуратный, перестал после первого же неоплаченного счета отпускать иностранцу коньяк, а вскоре перевел его на одни фаршированные помидоры.

Несмотря, впрочем, и на это чувствительное лишение, номера Иованеса представлялись человеку, которому нужно было видеть и слышать многое, неоценимой находкой. Бильярдная в Чекишляре служила местом свидания всего лагеря и постоянно оживлялась новыми посетителями, а с ними и свежими новостями. Здесь никто и ни в чем не стеснялся. Разумеется, никто из посетителей и не задумывался над тем, что за перегородкой сидит английский корреспондент и жадно ловит каждое слово.

В бильярдной разговор не умолкал.

– Неужели Теке позволяет вам вести телеграфную линию без охраны и притом на столбиках, которые легко повалить ударом нагайки? – спрашивали там телеграфиста.

– А вот же третий месяц стоит моя линия – и ни одного перерыва.

– Не замечают?

– Помилуйте, как не замечают! Текинцы нередко подъезжают к линии, трогают пальцами проволоку, качают головами и уезжают обратно. По их предположениям, мы ведем проволоку ради одной хитрости, а в чем она заключается, они не знают.

Новые посетители бильярдной принесли новые материалы корреспонденту.

– Помилуйте, да я на месте этого азиата попросил бы генеральский чин, двенадцать тысяч пенсии, а тогда хоть и в Калугу.

– Это так говорится, а посидели бы вы на его войлоке…

– Да ведь он ест одни дыни и рисовый плов.

– А право рубить головы и выбирать все, что получше, из женского пола?

– Женский пол, это точно… если взять Калугу… но разве у них есть гаремы?

– Да вы о ком говорите?

– Разумеется, о Тыкма-сардаре.

– Помилуйте, мы начали беседу о бухарском эмире, а вы свели на текинского сардара. Само собою разумеется, что на месте последнего и я бы охотно в Калугу…

Один из посетителей, стоявший, по-видимому, у корня событий, укорял однокашника в недостатке к нему доверие:

– Вот все вы, штабные, на один лад: или моменты, или секреты.

– Да разве я секретничаю?

– А вот хотя бы насчет отряда?

– И насчет отряда не секретничаю! У нас около двадцати тысяч, а если исключить убыль ранеными, убитыми, на этапы и госпиталя, то из двадцати подойдут к штурму не более восьми тысяч штыков и сабель.

– Маловато.

– Однако прибавь к ним восемьдесят орудий!

В разгар этих признаний в бильярдной появился старший чин. Молодежь замолкла.

– Господа офицеры! – раздался зычный голос бранного воеводы. – Я должен предупредить, что командующий строжайше запрещает разговоры в общественных местах о числе войск и о плане вторжения. Того требует успех войны. Будьте же осторожны. Иованес, собачий сын!

Появился Иованес.

– Кто у тебя в номерах?

– Один английский человек, а другой просто человек из Тифлиса…

– Подай паспорта и приведи сюда человека из Тифлиса.

Ревизия паспортов перешла в дальнюю каморку гостиницы, служившую кладовой для гастрономии и спальней хозяина Здесь всегда был наготове флакон весьма затейливого вида. У порога в позах, говоривших о готовности выслушать всякое приказание, предстояли хозяин гостиницы и его квартирант Якуб-бай. Последний игриво, как человек со спокойной совестью, перебирал висевшие у его пояса кавказские побрякушки.

– Ты, собачий сын, кто и откуда? – спросил его не без пристрастия бранный воевода.

Пристрастие его выразилось в том, что он передернул нагайку, картинно висевшую через его плечо на серебряной тесьме.

– Мы вольный человек с Кавказа, – ответил Якуб-бай тоном, не допускавшим никаких обид. – Мы желаем похвалу себе получить.

– А вот я похвалю тебя, – заметил воевода, указывая на нагайку.

– Нет, господин полковник, мы настоящие похвалы стараемся заслужить. Наш капитал всему Кавказу известен.

– Иованес?

– Господин полковник, действительно, у его папаши…

– Чего же ради ты, вольный сын Кавказа, связался с этим пьяным английским проходимцем? Что у вас за дружба? Когда и где вы познакомились?

– Мы познакомились здесь, за перегородкой. Он спросил: образованный вы человек? Образованный. Понимаете по-английски? Понимаем. Теперь мы сидим и разговариваем.

– Пишет ли он письма и кому?

– Писем он не пишет, а портреты рисует. Казака увидит – нарисует, верблюда увидит – нарисует.

«Маленький бы обыск у него произвести! – мелькнуло в голове воеводы. – Но и то сказать, паспорт его в порядке, а Баранок об обыске ни слова…»

– Ты, вольный человек с Кавказа, слушай в оба! – заключил свои размышления воевода. – Если ты заметишь, что твой образованный друг пишет письма, или делает заметки, или посылает людей в степь… это главное… то тотчас же мне доложить. Понял? Ступай, а ты, Иованес, останься.

По уходе Якуб-бая Иованес сел без приглашения.

– Будь настороже, твой англичанин на особой примете у командующего. Роскошно ли он живет?