Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Раннее утро поднимало в Дуз-Олуме неумолчный оборот военно-походной жизни. С запада продолжали беспрерывно подходить продовольственные транспорты, артиллерия, Красный Крест, госпитали и парки. По вечерам лагерная жизнь распределялась между определенными центрами: в кибитке полкового командира князя Эристова можно было услышать свежие военные новости, а у воинственного казначея можно было позабавиться пикантными анекдотами.

И только на штабном проспекте говорили о серьезных делах.

Князь Эристов держал свою юламейку открытой каждому, кто мог принести новость и выпить за то в награду стакан кахетинского. Рослый Горобец заведовал чаем и вином. В кибитке князя было всегда тесно, и стаканы приходилось разносить поверх голов их благородий. Новости передавались здесь исключительно кипучего характера.

– Десять часов, а из Яглы-Олума все еще нет транспорта, – докладывал князю есаул Вареник, малоросс с Кубани. – Запоздалость, ваше сиятельство, необъяснимая.

– Наши люди не возвратились? – спросил князь.

– Нет, не вернулись.

– Велик ли транспорт?

– До тысячи верблюдов да десятков пять молоканских четверок.

– А сбегал бы кто на телеграф спросить сотенного в Яглы-Олуме, не нужно ли ему подмоги.

Идти на телеграф не пришлось, потому что начальник его из обруселых баронов явился и сам поделиться новостью.

– Столбы порубили, а проволоку украли, – объявил он во всеуслышание. – Надумали-таки, проклятые!

– Это их англичане подбили, – решил есаул Вареник.

– Да откуда же здесь англичанам взяться?

В это время втиснулся в кибитку и начальник гелиографа – изобретения, появившегося в первый раз на театре войны.

– Не спрашивайте, господа, сам все расскажу по порядку, – предупредил командир гелиографа, предвидя направленный на него залп вопросов. – Когда телеграф перестал действовать, я отправился с аппаратом на ту маковку. – Он указал по направлению к одной из горных вершин. – С утра было пасмурно, больше пяти часов я просидел в ожидании, когда солнце явится из-за облака, и наконец оно бросило на меня яркие лучи. Тогда я задействовал по всем высотам в надежде, что наши охотники тоже не прочь поговорить с нами. Им нетрудно отыскать нас, а нам приходится гоняться за ними по всему горизонту. Наконец с крайнего отрога Копетдага, приблизительно верст за двадцать отсюда, блеснули зайчики – раз, два, – и мы вступили в переговоры. Сведения я получил от охотников такие: «В степи со стороны песков собрались большие толпы. Одиночки выскакивают, рвут проволоку». Тут набежали тучки, а при них мои зеркала не действуют. До свидания, господа, темнеет, пойду пробовать фонарями.

После этого известия возникло немало соображений и догадок, но все, однако, были согласны, что до прибытия подмоги гарнизон отсидится. Как выйти, однако, из укрепления в такую темень? Прежде чем решили этот вопрос, явилось новое лицо – ординарец командующего, и с таким озабоченным видом, что Горобец даже побоялся подойти к нему со стаканом кахетинского.

– Командующий, – объявил ординарец, – приказал приготовить немедленно две сотни и два орудия к выступлению по первому знаку. Казаки на рысях, рота на молоканских фургонах.

Князь не успел дать знак есаулу Варенику, как тот выскочил из кибитки и уже где-то там, на ходу, выкликивал своего трубача. Милый грузин и все его Вареники и Горобцы представляли одно боевое сердце.

Не успела еще сотня выстроиться, как по дороге из Яглы-Олума послышалась военная песня с присвистами и тамбурином. Телеги грохотали.

– Все благополучно! – кричал издали в темноте транспортный начальник. – В обозе случились большие поломки. Телеграф поправили.

Дуз-Олум успокоился. Кибитка князя вновь наполнилась праздной публикой и густым дымом. Явилось предложение перекинуться в «любишь не любишь», но оно не осуществилось, так как командующий строго запретил карточные упражнения. Около полуночи молодежь потянулась на маркитантскую сторону, к землянке баба-хинебс, а люди степенные остались при кахетинском и при пикантных анекдотах.

На следующее утро в Дуз-Олуме произошло нечто выходящее из ряда обыкновенных событий. Всюду в кибитках – на штабном проспекте и даже по линии денщиков – были заметны тревога и волнение. Все были поражены вестью о неожиданном и экстренном отъезде командующего в Россию. Догадкам не было конца.

– Отозван, но за что же? – допрашивал князь Эристов.

– Верно, готовится большая европейская война? – догадывался воинственный казначей.

– Не прислала ли Англия ультиматум?

– Не вмешался ли сэр Роберт Томсон?

– Прекрасно, но разве мы не могли сказать ему: не ваше дело!

– А может быть, по причине… текинских ушей? – выступил и со своей догадкой отец Афанасий.

– Э, батька, вздор! Что такое текинские уши?

– Вражда ищет повода…

Но вот кто-то из ординарцев принес достоверное известие о причине внезапного отъезда Михаила Дмитриевича: трагическое семейное событие призывало его на время в Россию. Облагодетельствованный им человек, родом из балканских славян, некто Узатис, предательски умертвил его мать во время ее путешествия на Балканском полуострове.

Развернулась новая сеть догадок:

– Не политическое ли убийство?

– Разумеется, – утверждал воинственный казначей, претендовавший на знатока политических тонкостей. – Без политической цели такая умная и энергическая женщина не отправилась бы в Македонию открывать школы для тамошних пастухов. Несомненно, она проторивала Михаилу Дмитриевичу дорогу к короне болгарского князя.

Вот когда присутствующему обществу показалось, что пелена таинственности разорвалась пополам и что никому, кроме Турции и Англии, не могла прийти мысль подкупить Узатиса. Так и порешили с этим вопросом. Потом уже пошли дополнителыные догадки: Англия-де боялась, что Россия откроет в Европе Балканскую губернию, и вот… чтобы предотвратить этот шаг к Проливам, не задумались над убийством старухи.

Уныние овладело умами всего общества, но не надолго. Воинственный казначей – страстный поклонник «Wein, Weib und Gesang» – быстро переменил душевное настроение, предложив всей компании отправиться к баба-хинебс и там распить бутылку кисленького…

Несмотря на лагерную обстановку, дорога в слободку требовала все-таки некоторого внешнего приличия. Отличным прикрытием служат в таких случаях разговоры о серьезных предметах. Идя по направлению к землянкам, один из компании громогласно уверял, будто у шиитов существует сказание, как дьявол, возведя пророка на гору, чтобы соблазнить его прелестями мира, закрыл хвостом всю Туркмению…

– Вы напрасно думаете, что Туркмения так бедна, – возражали ему нарочито громкие голоса, – вы забываете про ее хлопок.