Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Момент взрыва наступил в 11 часов 20 минут утра и, не промедлив ни одного мгновения, проявился в стихийно-потрясающем величии. Ему предшествовало чувствительное колебание земли на всем пространстве Голубого Холма. То минная камера открывала выход газу, развернувшемуся в ней с чудовищной силой. Выход его был направлен под стену, у которой гарнизон ожидал внезапного появления гяуров. Стена вздрогнула и сначала как бы неохотно, но тотчас же со страшным напряжением взлетела на воздух.

Несколько тысяч пудов земли увлекли за собою в пространство до трехсот человек, только что потрясавших воздух воинственными кликами. Смерть застигла их между небом и землей. Многие из них разорвались в самом пространстве уже на части.

Не прошло и минуты, как все выброшенное на высоту ринулось обратно и образовало удобовосходимый конусообразный обвал. В осыпях его шевелились существа с не погасшей еще жизнью. Над ним нависла туча черного дыма.

Внезапность явления охватила ужасом всю массу защитников и все население Голубого Холма. Потрясающий грохот взрыва при громе восьмидесяти орудий был естественным напоминанием правоверному миру о призывной трубе последнего суда. Продолжавшееся сотрясение стен говорило о колебании всего мира, Тлевшие над полками мультуков и зембуреков фитили как будто боялись прикоснуться к пороховой мякоти. Пророк сказал: «Когда прозвучит труба, родственные связи разрушатся, все обезумеют и не подумают о других».

– Зерзеле! – воскликнул Суфи, взлетая к небу с Кораном в руках.

– Зерзеле! – разнеслось по всей крепости.

О, если бы это было только землетрясение. Но нет, вслед за взрывом из всех траншей встали ряды гяуров и бросились – одни к обвалу, образованному взрывом стены, а другие к артиллерийской бреши. Они шли при барабанном бое, в сопровождении грозной артиллерийской бури, которая заглушала по временам мощное неумолкаемое «ура».

Во главе левой колонны апшеронцы стремились отбить у врага свое знамя. При ней шел и граф Беркутов, он выделялся блестящей формой свитского офицера.

«Вот человек, которому хочется быть убитым, – думалось его товарищам, советовавшим ему надеть серое пальто. – Все человеку улыбается – и вдруг…»

И вдруг случилось то, что и предвидели товарищи графа. Тысячи мультуков и берданок глядели в лицо штурмовавшей колонны. Как только она выступила из траншеи, со стены брызнул на нее свинцовый град. Граф Беркутов пал первым.

Служа на общем сером фоне черным мундиром и серебряными украшениями хорошей мишенью, он привлек на себя внимание лучших стрелков. Пуля попала ему в сочленение ноги. Рядом с ним пал вчерашний герой мичман Мейер, которому пуля пронизала щеку, челюсть и ключицу. Роты начали редеть, а брешь продолжала оставаться недоступной. Пали тяжело раненными командиры батальонов апшеронского и ставропольского полков; апшеронцы изнемогали.

Артиллерийская брешь образовалась неудачно, с прямыми отвесами, так что взбежать на стены было очень затруднительно. Колонна не имела ни лестниц, ни иных штурмовых приспособлений. Между тем из-за обвала и со стен оспаривали каждый вершок земли.

– Надо умирать! – решили в колонне.

Колонна готовилась лечь поголовно, но резерв был уже за плечами. При этой поддержке инициатива боя возвратилась к апшеронцам. Честь стать первым во главе штурмовой колонны выпала на долю унтер-офицера Кривобородко. Вслед за ним рванулась и вся рота, а с нею и столь ненавистные Теке тыр-тыр. Благодаря последним потянулись беспрерывные струйки губительного свинца, и вскоре стены крепости начали покрываться рядами трупов.

Гяуры одолевали.

С затаенным дыханием и сердечным трепетом ожидала колонна Куропаткина минного взрыва. Не успела взлетевшая к небу смесь из земли и трупов рухнуть обратно, как нетерпеливые охотники и часть казаков бросились к намеченному обвалу. Увы, не выждав урочных секунд, многие из них нашли под массой обвала место вечного успокоения. Некоторых отрыли. Первым пал прапорщик закаспийского батальона Мориц, которому предстояло искупить свою растерянность в отражении вылазки 30 декабря.

Батареи на время замолкли. Нужно было разобраться. Осмотревшись, насколько возможно, в хаосе дыма, пыли и трупов, охотники, ширванцы и саперы взбежали на вершину обвала и отсюда уже двинулись по обе стороны гребня неудержимыми потоками. Путь им открывали митральезы.

С этого момента диспозиция штурма утратила всякое значение, так как между нападением и защитой не было уже ни преграды, ни промежутка. Гребни стен покрылись ковром алевших трупов. Уцелевшие остатки защитников, поражаемые губительным огнем, бросились со стен внутрь крепости в надежде принять бой перед своими семьями…

Следом за ними спустились и все три колонны, распространявшие по всему пространству Голубого Холма неумолимую смерть. Она проносилась вихрем от стены к стене, не различая ни возраста, ни пола. В фантастическом образе этой фурии сошлись и слились свирепые существа, утратившие естество человека, гром и огонь выстрелов, лязг оружия, вопли обезумевших женщин и детей и победные клики.

Победители ступали далее по крови и трупам. Адиль первым пренебрег муками Аль-Готама и бросился спасаться через северные проходы. Напрасно после того сардар рубил собственноручно бегущих. Охваченные ужасом теке обратились в бегство общей массой. Сардару осталось вложить окровавленный клынч в ножны и подать знак Мумыну снять и унести боевой значок.

Впрочем, не на радость обратились теке и в бегство. За стеной Сычмаз на обезумевшую толпу бросились драгуны и пехота. Битвы больше не было. Шла рубка, сеча, истребление…

Погоня длилась пятнадцать верст, на расстоянии которых легли тысячи трупов.

В час дня на Голубом Холме величаво красовался уже русский штандарт, гордо возвещавший полную победу над всей страной Теке. Знамя апшеронцев возвратилось обратно в родной батальон. Горные орудия также возвратились в свою семью. И только те сотни людей, к которым прикоснулись в этот день черные крылья ангела смерти, не присоединились к общему победному ликованию.

Встреча командующего со своими помощниками отличалась после боя особою сердечностью. Поздравляя с победой, Можайский решился на нескромный вопрос:

– Михаил Дмитриевич, я знаю, вы не любите ни понедельник, ни тринадцатое число. Почему же вы предпочли понедельник в таком серьезном деле, как штурм крепости?

– Вам для чего же это сведение?

– Для исторических записок.

– Тогда извольте записать: сегодня исполнилось ровно восемьдесят лет со времени знаменитого указа Павла Петровича, которым он повелевал донскому войску собраться в полки и, выступив в Индию, оную завоевать. Наполеон Первый очень рассчитывал на эту маленькую в интересах его любезность. Только внезапная смерть Павла остановила движение знаменитого Платова во главе его сорока полков. В память этого неудавшегося похода я устроил сегодня первый этапный пункт по направлению к Гиндукушу.