Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

— И все же осторожность никогда еще не мешала, это родная сестра мудрости, — встряхнул черными волосами Наби. — Вот что! Зови-ка сюда братьев Тундж.

Братья-близнецы Тундж Мехти и Вели вполне оправдывали свои прозвища. «Тундж» означает бронзовый. Эти парни были так крепко и красиво сложены, отличались таким цветом лица, будто и впрямь были отлиты из бронзы. Их не трогали ни жара, ни холод, пули их обходили стороной; они были спокойны, сдержанны, молчаливы, держались с кем бы то ни было с редким-достоинством, а за обиды мстили хладнокровно и жестоко.

— План у меня вот какой. Вы — Алов, Мехти и Вели — идете в Гёрус, — сказал Гачаг Наби. — Алов, ты вновь прикидываешься нищим, стараешься еще раз узнать, кто и откуда эти «новые мусульмане», зачем им нужно связаться со мной и быть в нашем отряде. Вы, Мехти, ждете где-нибудь неподалеку. По сигналу Алова, когда русские не могут организовать погоню, вы проникаете в дом армянского купца, там, кажется, они живут, Алов? Да, к тому купцу — связываете осторожно русских, завязываете им глаза и везете к стоянке у скал. А здесь мы уж посмотрим, что они за люди!

— Не нравится мне все это, — вздохнул Алов. — Они хотят с нами быть вместе, а мы, будто разбойники, хватаем, завязываем глаза… А вдруг, этот русский начнет отстреливаться, положит нас всех, что тогда?

— Надо, чтобы он не отстреливался. Все! — отрезал Гачаг Наби. Оставшись один, он аккуратно развернул листок с планом тюрьмы, разгладил его и стал изучать, но сосредоточиться не мог: перед глазами его стояла Хаджар — в темной, сырой темнице протягивает к нему с мольбой руки. И вождь восставших думал с отчаянием, что ситуация почти безвыходная: напасть на тюрьму и погубить десяток лучших бойцов, самых преданных друзей, чтобы вызволить из беды Хаджар, или сохранить друзей и оставить на произвол судьбы в лапах палачей свою жену, подругу, «кавказскую орлицу».

Вели и Мехти остались в пещере Диликдаша, а Алов, переодевшись вновь в бродягу, спустился в Гёрус. Побродив по базару с рассеянно-внимательным взглядом карманника и почувствовав окончательно себя нищим, нечистым на руку, продажным и хитрым, он отправился к капитану Кудейкину. Часа два проторчал у ворот тюрьмы, пока смог к нему пробраться.

— Что еще хочешь сказать? — спросил пьяным голосом капитан.

— Определите меня куда-нибудь в батраки! — взмолился Алов. — Милостыню никто не подает, неделю назад избили на базаре до полусмерти, пролежал в овраге два дня.

— В батраки! — засмеялся капитан. — А не хочешь ли ты быть генерал-губернатором или наместником? Или самим царем? Почему бы и нет — езжай прямо в Петербург, или, как вы его кличете, в Фитильберг, и попросись во Дворец, может, не выкинут тебя оттуда. Надо же, слово какое, Фитильберг! Дикарями вы были, дикарями помрете. И не своей смертью помрете, это я тебе обещаю.

— Я бы помог вам все разузнать, — противно кланяясь, шепелявя губами, пуская слюну, бормотал Алов. — Я мог бы следить за русскими, которые живут в доме армянского купца. Никто не подумает, что я смогу следить. Все знают, что я пьяница. И нищий.

— В дом армянского купца? — задумчиво произнес капитан. — Ты знаешь, а ты не такой дурак, как я погляжу. Поживешь там несколько дней, обчистишь купца и ищи тебя потом!

— Клянусь аллахом, нет! Ну, куда мне бежать? Кругом ваши солдаты, заставы. Да и немолод я уже, и болен. Мне бы только кусок хлеба и ночлег.

Алов пригнулся, схватил руку капитана и стал ее лобызать, отчего тот поежился, вырвал свою ладонь и принялся обтирать ее платком, смоченным водкой.

— Ладно, — сказал он. — Пойди к купцу, скажи я велел взять тебя в батраки. Да смотри, не валяй дурака. Каждый вечер будешь приходить сюда и сообщать, кто был у русских. О чем говорили. Понятно?

— Спасибо, спасибо, — зашепелявил, Алов, пытаясь вновь схватить руку капитана, но тот его свирепо оттолкнул и прогнал прочь.

Купец был не очень доволен поручением капитана, но не устоял перед дармовым работником, согласным за кусок хлеба и похлебку выполнять черную работу по дому. Кроме того, был уверен, что этот нищий — очередной соглядатай и не брать его, значило — рассердить «око», а сердить не имело смысла. Купец вошел в сарайчик, вынес оттуда старую одежду и бросил ее к ногам Алова.

— На, — брезгливо сказал он. — Хоть немного прикрой срам. А то соседи скажут, что я мучитель, безбожник.

Алов, прирожденный разведчик, прекрасно играл свою роль. Исполнял самую грязную работу, но не очень охотно, зато старался всякий раз есть жадно, чавкая, задыхаясь от спешки, так что со стороны и догадаться ни о чем было нельзя. Как он берег одежду, которую ему дал купец и которая была ничуть не лучше его прежней: неся к реке помои, он старался отодвигать от себя подальше грязный ушат, словно боялся замарать обновку. Испачкавшись, нищий бросал все и начинал усердно чистить, тереть рукав или подол, не обращая внимания на крики купца и старшего слуги.

— Интересный экземплярчик! — сказал Андрей Людмиле, рассматривая нового батрака. — Какие только причудливые характеры не создает жизнь… Смотри-ка на него, как он крутит ручку колодца! Господи, вид — как у министра иностранных дел.

— Нет, Андрей, — ответила Людмила. — У меня все время впечатление, что перед нами актер, изображающий отщепенца. Посмотри он все утрирует, все делает выпуклым. Каждое движение что-то означает. У обыкновенных людей, живущих не на сцене, все не так.

— Боже, — произнес Андрей. — Как я люблю тебя. Я так люблю тебя, что мне скорее хочется под пули. Чтобы быстрее кончилась эта мука одиночества и неразделенности.

— Опять ты за свое! — сказала она с укором. — Разве Зубов не был нашим другом? Разве он не погиб благородно? И если я лишилась чувств тогда, то лишь по этой причине.

— Прости, — смущенно произнес Андрей. — Нервы у меня не выдерживают. Эта неизвестность гнетет. Надо что-то предпринимать, чтобы выйти на отряд Гачага Наби, но что — я пока не знаю. Наши новые знакомые из местных заладили как фонограф: ничего не знаем, ничего не слышали, ничего не можем узнать… Черт! Посмотри-ка, этот нищий направляется в нашу сторону! Вшей наберем сейчас!

Они отодвинулись немного в сторону, чтобы пропустить батрака, но тот, неожиданно пошел прямо на них, столкнулся с Андреем, выронил глиняную миску с отрубями, испачкав платье Людмиле.

— Что же ты так, брат? — досадливо хмурясь, спросил по-татарски Андрей.

Алов нагнулся поднимать миску и тихо, но так, чтобы его услышали, сказал:

— Я от самого Гачага Наби. Хочу вам помочь. В полночь не запирайте своих дверей! Я приду и все расскажу. А теперь ударьте меня по лицу! Ну, скорее же, купец смотрит!