Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Конечно, власти сделали все, что могли, и даже больше. Никто из нас не возился бы столько со строптивой. Да будь она хоть дочерью имама…

Если человек не понимает добра, то нечего тратить на него время и силы. С таким сколько ни бейся — все не впрок. Не оценить оказанной ей чести — знаете, совесть тоже хорошая вещь. На всех этих разбойниках столько человеческой крови, что до конца дней им от нее не отмыться.

Так за что же должен страдать мирный обыватель, которого неминуемо затронут волны ненависти и мщения, которые прокатятся по всему краю?

…Да, действовать Гачагу Наби надлежало немедленно. Он-то прекрасно понимал, так же как и Хаджар, что все благородство властей — сугубо напускное, что за ним скрывается просто желание подавить начавшееся брожение, не затрачивая лишних сил. Не кровь людская их останавливает, а нежелание лишний раз повернуться и потрудиться, чтобы кровь эту пролить… Это ведь тоже само собой не делается.

Конечно, нельзя сказать, что все в стане врагов на один манер, что каждый там безжалостный кровопийца, но можно не сомневаться, что людям совестливым там развернуться не дадут. Придется им вздыхать о творимых бесчинствах втихомолку, потому что ничем они помочь угнетенным и терзаемым не смогут.

Надо полагать, Гачаг Наби не представлял себе достаточно полно ту силу, которая ему противостояла, он и представления не имел о грандиозности империи и сложности ее могучего аппарата, управляющего, направляющего и подавляющего. Но он знал одно — она стоит на таких казематах, как гёрусский, и нужно затратить все силы, чтобы уничтожить эту опору. Нужно сказать прямо, что Ало-оглы отдавал себе отчет, сколь малы его силы. И потому особо уповал на свою хитрость.

Итак, в распоряжении его только ближайшая ночь. И полдня. Удастся ли за это время вызволить Ханали-кызы из гёрусского каземата — значит, она спасена; не выйдет, значит, и не питай зря надежд на благополучный исход.

Конечно, есть еще крайний выход. Если вдруг повезут Хаджар в железной клетке, погруженной на телегу, влекомую волами, дабы сплавить ее с глаз долой, в чужие края, где освободить пленницу будет практически невозможно, тогда есть еще возможность напасть на охрану и постараться отбить прекрасную подругу Гачага Наби вооруженной силой. Можно устроить засаду в горах, сбросить на дорогу в заветном месте тяжелые валуны, преградить путь отряду… И так далее. Но — это очень уж большой риск. Слава аллаху, те, кто ее охраняют, тоже не дураки, понимают, что без боя «кавказскую орлицу» никто не отдаст, и потому все время будут настороже.

Много при этом оборвется жизней человеческих и с той, и с другой стороны. Многих удальцов будут оплакивать матери, рыдая в голос, так что слышно будет и в другом конце аула. Много девушек наденут черные платки в память о безвременно ушедших женихах, так и не дождавшись веселого и прекрасного дня свадьбы.

И, можно не сомневаться, именно Гачаг Наби и Хаджар обвинят в напрасном кровопролитии. Их считали бы виновниками каждой смерти.

— Это еще не все, — закаркали бы черными воронами малодушные. — То, что сейчас осиротело столько семей — лишь начало. Потом начнется расправа победителей со всеми, кто хоть как-то замешан, и поди докажи, что виноват не ты, а твой сосед! Долго разбираться никто не будет. Огнем и мечом пройдут завоеватели по нашей земле, умножится толпа нищих, тщетно ждущих возле забора с утра до ночи скудного подаяния…

Самое страшное — что так бы все и было.

Обдумав, Ало-оглы нашел единственный верный путь. Поигрывая ключами, висевшими у него на поясе, он улыбнулся. Невеселой была эта улыбка, может, и хорошо, что никто не видел ее. Потому что страшно, когда улыбается человек, задумавший то, на что решился Гачаг Наби.

Спустились тени на отроги зангезурских гор. Затеплились желтые огоньки редких фонарей на улицах Гёруса.

Засветился огонек и у ворот гёрусского каземата. И в камерах, где сидели узники посостоятельнее, загорелись коптящие сальные свечи.

Гачаг Наби недолго дожидался удобного момента. Только стемнело, как начальник тюрьмы Татарыбек прошел размашистым шагом в свою убогую канцелярию. Гачаг Наби неслышно прокрался за ним и возник на пороге, склонив голову.

Начальник был погружен в чтение каких-то бумаг, которые он разглядывал, прищурившись, поднеся к самому огню.

Увидев краешком глаза солдатскую гимнастерку и услышав позвякивание ключей, он спросил:

— А, Карапет, пришел?

— Пришел, — покорно ответил мнимый стражник.

— Что, поумнел после моей затрещины?

— Так точно…

— Будешь помнить мое отеческое наставление всю жизнь!

— Буду помнить, господин начальник…

— Значит, должен благодарить меня за науку…

— Спасибо, господин начальник!

— Ладно.

Татарыбек помолчал, покачал головой, прочно сидящей на мощной красной шее.

— Раз ты понял, значит, теперь будешь выполнять все, что я скажу.

— Да, господин начальник.

— Поклянись.

— Как, господин начальник?

— Клянись Иисусом Христом, сыном непорочной девы Марии… Гачаг Наби растерянно промолчал. Но Татарыбек истолковал его молчание по-своему:

— Ты думаешь, Карапет, что нельзя клясться такой клятвой перед нехристем? Ну, так гляди!

И он вытащил из-за ворота висевший на шелковом шнурке нательный крест.

— Видал? Я уже давно принял истинную веру! Он размашисто перекрестился.

— Ну, теперь ты веришь мне до конца?

— Да, господин начальник!

_ И не побоишься теперь сказать мне, что ненавидишь от души этих мусульманских псов?

— Не побоюсь, господин начальник…

_ И понимаешь, что должен делать правоверный христианин…

— Нет, господин начальник! Татарыбек вздохнул нетерпеливо.

— Надо же, какой ты непонятливый. Душить нужно этих мусульман, топить, резать! Теперь понял?

— Понял, господин начальник!

— Ну, вот, наконец… А кого нужно удушить первым?

— Не знаю, господин начальник…

— Какой же ты все-таки несообразительный! Подумай. Шевели мозгами.

— Не знаю…

Татарыбек тяжело вздохнул, всё еще не поворачиваясь к своему «помощнику», с которым раньше и словом перемолвиться гнушался, а теперь пришлось вступать в обстоятельные переговоры.

— Ну, кто самый опасный человек у нас в каземате?

— Разбойник Гудрат!

— Эх, ты, деревня. Атаманша разбойничья, вот кто самый опасный элемент!

— А-а-а-а…

— Вот ее и надо извести.

— Как же?

— Очень просто. Тебе эта Хаджар вполне доверяет.

— Нет, господин!

— Брось запираться. Я же знаю, что она еду берет только из твоих рук.

— Напраслина это, господин начальник!

— Сказал — брось!

«Карапет» вытянулся по стойке смирно.

— Значит, ты хочешь мне помогать? — снова спросил Татарыбек.