Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

— Нас зовут, — произнес Красников.

— Да, я вижу, — откликнулся Обручев, засовывая окурок в прелую листву. — Скорее всего, прибыл твой замполит.

Они поднялись и пошли вдоль опушки леса, не выходя на открытое пространство, ступая так, чтобы не оставлять следов. Удалившись метров на триста от перекрестка дорог, пересекли одну из них и густым подлеском вернулись к доту, в котором был оборудован узел связи.

Здесь-то их и встретил радостно улыбающийся лейтенант Задонов, сияющий с ног до головы, как новый пятак.

Микола Жупан умирал и молил бога и пресвятую деву Марию, чтобы это случилось скорее. Боль корежила и ломала его тело, он хрипел, глотал кровь, сочащуюся из остатка языка и из того, что еще недавно было носом. Время от времени он заходился в кашле, дергаясь избитым, в синих кровоподтеках, телом, и тогда страшная боль перемещалась к рукам и ногам, и между ног, где на месте половых органов зияла безобразная рана. Перехватывая дыхание и отдаваясь в преждевременно изношенном сердце, боль нарастала и нарастала, тело Миколы выгибалось и начинало дрожать мелкой дрожью, из открытого рта вместе с кровавыми брызгами вырывался звериный вопль; боль ударяла в голову — и Микола на какое-то время терял сознание.

Тогда в могильной черноте схрона наступала тишина, и становилось слышно, как смачно капает на земляной пол кровь.

Через несколько минут в каком-то углу подавал голос сверчок, начинала скрестись мышь…

В себя Микола приходил тоже от боли, но уже ровной и будто бы разлитой по всему телу. С минуту он лежал, не понимая, где он и что с ним, потом все повторялось сначала.

«Пресвятая Дева, смилуйся!» — пытался молиться Микола и, забывшись, шевелил во рту обрубком языка. Следовал ожог, боль взвинчивалась и переходила от одной части тела к другой. Когда он ощущал боль у себя между ног, к горлу подступал спазм от сознания того, что его лишили мужского достоинства. Все остальное принималось как должное, потому что и сам он присутствовал при таких истязаниях, и если не выступал в роли палача, то и не противился другим, полагая, что так оно и должно быть: пытали захваченных пограничников, милиционеров, коммунистов и комсомольцев, служащих, просто крестьян, выполнявших указы местных властей. Были в отряде любители и специалисты пыточного дела, но Олесь Вайда среди них выделялся особой изощренностью.

Когда боль немного отпускала Миколу, мозг его начинал работать с поразительной отчетливостью, высвечивая картины недавнего и далекого прошлого. И тут вдруг вспомнилось — он увидел это во всех деталях, — как насиловали в Мовчанах городскую учительницу.

Случилось это в начале сорок седьмого, где-то в марте или апреле. Тогда они были еще сильны и могли ввязываться в бои даже с крупными воинскими подразделениями.

Мовчаны их отряд захватил под утро. Поблизости крупных воинских частей не было, значит, до вечера их никто потревожить не мог.

Вообще говоря, Микола что-то не припомнит случая, чтобы новые власти тут же кидались выручать захваченные заступниками местечки и села: то ли власти такие неповоротливые, то ли у них были свои расчеты.

Двое милиционеров, которые оказались в селе, вскочили на неоседланных лошадей и утекли, так что сопротивления никто никакого не оказал, и заступники разбрелись по хатам.

Несколько человек вместе с Миколой Жупаном вломились в одну довольно просторную хату и потребовали горилки и жратвы. В этой-то хате и оказалась молоденькая учительница, недавно присланная из Львова и определенная сюда на постой. Она успела одеться и застелить постель и сидела теперь в своей маленькой комнатке за столом, зябко кутаясь в шерстяной платок. Хлопцы заглядывали в комнатенку, скалили зубы, но никто ее не трогал, даже порог ее комнаты никто не переступил.

Заглянул к учительнице и Микола, но ставни на единственном окне ее светелки были закрыты, и он молодую женщину как следует не разглядел: силуэт только, до боли напомнивший ему жену.

Хозяйка, между тем, собрала на стол, хозяин принес трехлитровую бутыль самогонки, и об учительнице забыли. Во время шумной трапезы в хату зашел Вайда и молча проследовал прямиком в комнату учительницы. Пробыл он там недолго и вскоре ушел, наказав, чтобы учительницу из хаты не выпускали, но и не трогали. Через какое-то время Вайда вернулся уже вместе с Крылем, они прошли к учительнице, через несколько минут оттуда раздался женский крик, визг, потом все стихло, вышел Вайда, прикрыл за собой дверь и прислонился спиной к притолоке, как всегда молчаливый и угрюмый.

Крыль вышел не скоро. А когда вышел, борода и волосы его были растрепаны. Он оглядел сидящих за столом притихших заступников, усмехнулся и вышел из хаты.

После Крыля к учительнице пошел Вайда. За ним пошли другие, уже по жребию.

Микола Жупан переступил порог ее комнаты восьмым или девятым. Он прикрыл за собой дверь и в полумраке разглядел белое тело учительницы, распростертое на кровати, слабо освещенное горящей в углу возле иконы лампадкой. Руки и ноги женщины привязаны рушниками к спинкам железной кровати, под зад подсунута подушка. Подушка и голые ноги женщины измазаны кровью, и Микола догадался, что у женщины месячные. В такую интересную пору он никогда свою жену не трогал. Но перед ним лежала не жена. К тому же он давно не имел бабы, они ему снились по ночам, обязательно голые, но почему-то ни разу во сне он не мог добиться своего, всегда что-то мешало, и так было тяжко просыпаться, не удовлетворив желания. И вот она, баба, не во сне, а наяву.

Раздумывать было некогда: своей очереди дожидалось еще несколько человек. Микола поспешно снял с себя пояс, на котором болтались две гранаты, нож и сумка с рожками для автомата, скинул короткий кожух, спустил штаны и полез на учительницу.

Едва он дотронулся до ее белого тела, как по нему прошла судорога, учительница открыла глаза, повернула голову, взгляды их встретились, и Микола, смутившись отчего-то, пробормотал:

— Ничого, дивчина, потерпи трохи, я швидко.

Учительница застонала и снова отвернула голову в сторону. Из угла ее рта потянулась тоненькая струйка крови. Микола рассмотрел наконец, что губы у нее разбиты, и, пожалев, углом простыни отер ей рот. Она мотнула головой, прохрипела:

— Бандиты! Убийцы! Сволочи! Ненавижу! Не-на-ви-жу-у! И вам, выродкам, смерти лютой не избежать! Не избежать… не избежать…

Что-то еще она бормотала, мотая головой из стороны в сторону, пока Микола, снедаемый тоской и жалостью, делал свое дело, стараясь не слишком налегать на учительницу и не смотреть ей в лицо…

После Миколы к учительнице пошел Петро Грач, кривоногий горбун, злой до бабского роду. Он и в отряд-то попал только потому, что до смерти изнасиловал какую-то малолетку, которая умерла от потери крови. О Граче поговаривали, что он с бабами ведет себя как-то не так, как положено от природы. Грача не хотели пускать по выпавшему ему жребию, нехай бы шел последним, но связываться с ним опасно: силы он неимоверной, и ему убить человека — раз плюнуть.