Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Разглядывая давно знакомые фотографии и рисунки, читая тоже знакомые надписи, Аким Сильвестрович позабыл о реальности, с которой сталкивался ежедневно и ежечасно, и которая вызывала в нем лишь озлобление и ненависть. В этом чинном и тихом коридоре с дубовыми панелями и дверьми, покрытыми лаком, с благородными ликами вождей, героев и ответственных работников, которые вопрошающе глядят со всех сторон, душа боцмана будто очистилась от всего неважного, второстепенного, она будто воспарила над миром и обрела покой и уверенность.

«Да, — шептал Аким Сильвестрович, с опаской поглядывая по сторонам и снова вытирая рукавом пиджака повлажневшие глаза, — не зря все-таки мы… это… не зря. И партия, и страна, и народ… весь… до последнего… столько жертв, столько сил… и, бог даст, еще приведется пожить настоящей жизнью…»

Что такое настоящая жизнь, Аким Сильвестрович представлял весьма смутно, лишь бы она была не такая, какая есть: скудная, нервная, полная всяких несправедливостей. Но вот за этими дверьми сидят люди, которые только и думают, как сделать эту жизнь настоящей, можно сказать, самые лучшие люди, какие только бывают…

— Товарищ Муханов! — окликнули Акима Сильвестровича. — Заходите, пожалуйста!

Боцман вздрогнул от неожиданности, отшатнулся от очередного стенда, словно его застали за чем-то непристойным, порочащим его положение и звание, и заспешил на зов, одергивая пиджак и приглаживая волосы.

В продолговатой, но весьма просторной комнате, за тэобразно составленными столами сидело человек десять-двенадцать. Самому молодому из них еще не перевалило за тридцать, самый пожилой был, пожалуй, ровесником Акима Сильвестровича.

Возглавлял заседание заведующий промышленным отделом райкома партии, с которым Муханову уже доводилось встречаться раза два, и он представлялся бывшему боцману кем-то вроде командира крейсера в звании не ниже капитана первого ранга. Это был человек лет сорока, худощавый, стриженный под ежика, с усталыми светлыми глазами, с четырьмя орденскими планками на черном пиджаке.

И еще несколько человек имели на груди орденские планки, даже одна женщина, а сравнительно молодой еще человек, которого Аким Сильвестрович узнал по портрету на стенде Героев, имел даже Золотую Звезду Героя Советского Союза. И бывшему боцману стало неловко за свои ордена и медали. Можно было бы тоже обойтись одними колодками: не он один воевал, не он один получал высокие награды, но лишь он один в таком месте вывесил на своей груди весь свой сверкающий и побрякивающий набор.

Акиму Сильвестровичу показали на стул в торце стола, как раз напротив председателя. Стул скрипнул под грузным телом боцмана, зазвенели медали и ордена, и Аким Сильвестрович смущенно придержал их рукой. Впрочем, никто на это, похоже, не обратил внимания. Шелестели бумажки, скрипели стулья, моложавый Герой что-то шептал миловидной женщине, сидящей рядом, и та в ответ понимающе кивала головой.

— Пагхтбиле-ет! — прошипел гладенький мужчина по правую руку от боцмана, скосив в его сторону выпуклые глаза неопределенного цвета.

Аким Сильвестрович вскинул голову, удивленно глянул на гладенького, заметил густо усыпанный перхотью пиджак, перевел взгляд на председательствующего и увидел, что тот тянет в его сторону руку и нетерпеливо пощелкивает пальцами, в то же время разглядывая какую-то бумажку, лежащую перед ним.

Аким Сильвестрович торопливо полез в карман пиджака, где у него лежали приготовленные бумаги, и принялся нащупывать среди них тоненькую книжицу, но, как это часто случается, когда спешишь, книжица никак не нащупывалась. Аким Сильвестрович нервничал, краснел, покрылся испариной. Наконец злополучная книжица отыскалась, Аким Сильвестрович неловко всунул ее гладенькому соседу, и она пошла по рукам.

Председательствующий принял ее, раскрыл, полистал, положил перед собой, и Аким Сильвестрович вдруг почувствовал себя беззащитным и будто осиротевшим без своего партбилета. На миг показалось, что его специально заманили сюда, чтобы забрать партбилет, не вернуть и превратить таким образом директора артели инвалидов в ничто.

Но люди, сидящие за столом, будто даже и не замечали Акима Сильвестровича, и он успокоился, хотя и поглядывал с опаской на председательствующего и лежащий перед ним партбилет.

Но тут неожиданно встала женщина и заговорила:

— Наш следующий вопрос — заслушивание самоотчета директора артели инвалидов товарища Муханова о производственной деятельности, воспитательной работе среди коллектива и руководящей роли партячейки в свете указаний товарища Сталина и очередного пленума цэка вэкапэбэ.

Аким Сильвестрович, услыхав свою фамилию, тоже встал, но вслед за ним, едва умолкла женщина, поднялся пожилой щуплый мужчина с лысой головой, в котором боцман узнал председателя парткомиссии, побывавшей у него в артели. Лысый раскрыл лежащую перед ним папку, водрузил на нос очки и стал читать.

Гладенький сосед, видимо, следящий за поведением всех, кого сажают на этот край стола, дернул боцмана за рукав, и тот снова опустился на стул.

Мужчина читал о том, что комиссия райкома партии провела проверку артели инвалидов и установила множество нарушений советского законодательства и постановлений партии и правительства. Партячейка, которую возглавляет сам директор артели, собирается редко, от случая к случаю, руководящей и воспитующей роли не осуществляет, трудовая дисциплина среди коллектива находится на достаточно низком уровне, многие инвалиды живут прямо в артели, что не соответствует санитарным нормам, имеются случаи массовых попоек, воровства производимой продукции и продажи ее на сторону с целью приобретения и распития спиртных напитков. Среди инвалидов — и даже коммунистов — наблюдается моральное разложение, нарушение устава партии и ее программы, указаний товарища Сталина. Все это позорит наш социалистический образ жизни, накладывает пятно на парторганизацию и не может быть дальше терпимо. Исходя из вышеизложенного, комиссия райкома партии считает, что артель инвалидов должна быть расформирована, инвалиды отправлены в дома для инвалидов войны, директору артели коммунисту Муханову вынести строгий выговор с занесением в учетную карточку.

Председатель комиссии посмотрел сердито в сторону боцмана, снял очки и сел.

— Какие вопросы будут к председателю комиссии товарищу Куницыну? — спросил начальник отдела, и его усталые глаза на миг задержались на лице Акима Сильвестровича.

Вопросов не было.

И тогда слово предоставили Муханову.

— Только покороче, — предупредил председательствующий.

Аким Сильвестрович встал, вынул из кармана приготовленные бумаги, набрал в грудь побольше воздуха, но вдруг встретился со скучающим взглядом Героя, увидел склоненные головы, лежащие на полированной поверхности стола руки, шевелящиеся от нечего делать пальцы, которые как бы жили своей, отдельной от всего происходящего, жизнью, и почувствовал, что он не знает, что ему говорить этим людям. Самое главное заключалось в том, что председатель комиссии сказал чистую правду, и глупо было бы опровергать выдвинутые против Муханова обвинения, хотя там, в артели, разговаривая с Мухановым, он не высказал и десятой части того, что вычитал из своей бумажки. Наконец, эта правда была повернута как-то не так, как она представлялась самому Акиму Сильвестровичу, и получалось, что, что бы он ни говорил, защищая свою артель, своих инвалидов, своих товарищей по войне, чистенькие эти люди — не считая, в смысле чистоты, этого, в перхоти, — непременно подумают, что бывший боцман цепляется за свое директорство, а на остальное ему наплевать.