Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Аким Сильвестрович тупо смотрел на свои листки, на которых были записаны цифры выполнения планов по месяцам, кварталу и году, где отмечалось, что годовой план артель наверняка выполнит досрочно и даст стране на пять тысяч щеток больше, что имеется экономия щетины и других материалов, которые коллектив артели решил направить в фонд восстановления и развития народного хозяйства, что собрания партячейки проводятся регулярно, а не состоялось только два, и тут он, как секретарь партячейки, упущение свое признает…

Все это мог и должен был сказать Аким Сильвестрович, но вместо этого он стал говорить о том, что инвалиды — это такие люди, которые пострадали на войне, что к ним нужен особый подход и нельзя их мерить одной со всеми меркой, что, наконец, он везде ходил и даже в Москву ездил, чтобы его артели дали этот… как его… ста-а… в общем, чтобы оно как бы и артель и в то же время дом инвалидов, где лечат и все остальное, то есть лечебно-трудовое заведение… и что он собрал почти все подписи и даже договорился насчет забора…

— Все это не по существу, — поморщился председательствующий. — К тому же ваши предложения смахивают на мелкобуржуазную благотворительность, а в нашей социалистической стране забота о ее гражданах лежит на государстве, которое и делает все возможное, несмотря на разруху и прочие последствия войны.

— Я все понимаю, — поспешно согласился Аким Сильвестрович, — но только дом инвалидов… имеющиеся там условия… а они тут стараются, чувствуют себя полезными обществу… приносят, так сказать, пользу, а не только, я извиняюсь, иждивенцы… К тому же у некоторых семьи, и это будет для них ударом…

— Все ясно, — остановил Акима Сильвестровича председательствующий. — Какие будут предложения, товарищи?

— Поддехгжать! — предложил гладенький сосед, поднимая руку. — В смысле, согласиться с выводами комиссии.

— Это верно, — солидно заговорил Герой и откинулся на спинку стула. — Не для того мы кровь проливали, чтобы такое вот положение. Мировая буржуазия во главе с Соединенными Штатами Америки грозит нам атомной бомбой, народ напрягает последние силы, а мы тут сантименты разводим и поощряем всякие оргии. Советский народ должен быть сплочен вокруг ленинской партии и товарища Сталина, чтобы все, как один, а не так, чтобы кто в лес, а кто и сами знаете куда. Я тоже за то, чтобы поддержать.

И женщина, сидящая рядом с Героем, согласно встряхнула своими кудряшками.

Никто не вступился за боцмана, не попытался понять его, для них все было ясно и понятно и без его разъяснений. И когда председательствующий поставил вопрос на голосование, все дружно подняли руки и за расформирование артели, и за строгий выговор ее директору по партийной линии.

В душе Акима Сильвестровича все опустилось. Он еще продолжал стоять и тупо смотреть на людей, которые с такой легкостью перечеркнули все его многомесячные усилия по созданию лечебно-производственного дома инвалидов Великой отечественной войны. Если бы это случилось в какой-нибудь конторе, то он так бы им врезал… в-господа-Николу-чудотворца-мать, что сразу бы поняли, с кем имеют дело. Но это была не контора, а райком партии. Стоять здесь — все равно что стоять в строю перед флагом, когда шевеление пальцами и то недопустимо.

Аким Сильвестрович стоял и тупо смотрел на этих аккуратных людей, смотрел, как они расслабляются и отрешаются от дел, обмениваются незначительными фразами, усталыми улыбками и, поглядывая на председательствующего, ожидают какого-то знака, чтобы с чистой совестью покинуть эту комнату… смотрел на них, сразу на всех, не выделяя никого в отдельности, и еще на что-то надеялся.

А на директора артели уже не обращали никакого внимания, будто он с некоторых пор перестал существовать и даже не присутствовал в этой комнате. Гладенький сосед с обсыпанным перхотью пиджаком, поднявшись со своего места, оказался коротышкой с толстыми ляжками и выпирающим животом. Он обошел Акима Сильвестровича на значительном расстоянии, как обходят какую-нибудь лужу, и Аким Сильвестрович слышал у себя за спиной, как тот захлебывался своей картавостью, восторженно, хотя и негромко, рассказывая что-то кому-то, кто сидел по другую сторону стола.

Пустота и отупение достигли в душе и голове боцмана той критической точки, когда в них либо возвращаются нормальные ощущения и здравый смысл, либо туда устремляется нечто дикое и необузданное. Последнего Аким Сильвестрович боялся и сам, особенно если оно возьмет верх над ним в таком святом месте, и чтобы не допустить себя до крайнего состояния, он безотчетно подался вперед, оперся руками о стол и, глядя обесцветившимися глазами на аккуратный ежик заведующего промотделом райкома партии, сипло произнес:

— Как же так, товарищи дорогие?

В комнате сразу же стало тихо, все с изумлением уставились на директора артели, замерев в тех позах, в каких их застал боцманский вопрос.

— Нельзя же так! — продолжал Аким Сильвестрович, сам не узнавая своего голоса. — У меня там изобретатель имеется… бывший сапер… золотые руки… протезы изобретает… Как же так, извиняюсь? Ему же условия нужны! А еще есть капитан второго ранга… бывший, извиняюсь… Он же вообще научными трудами занимается… В госпиталь его надо…

— О чем вы, товарищ Муханов? — оторвал от бумаг голову завотделом. — Протезы, научные труды… Прямо не артель инвалидов, а академия наук. Вы хоть соображаете, что говорите? Или вы полагаете, что мы хотим вашим людям зла? Вы так полагаете? — В голосе завотделом послышалась угроза, глаза сощурились, недобро ощупывая составное лицо Акима Сильвестровича.

— Нет, я так не полагаю, что вы! — отшатнулся боцман, выпрямился и снова принял положение «смирно». — Но только комиссия… она, извиняюсь, пришла, туда-сюда глянула, с людьми не поговорила, носом, извиняюсь, покрутила и ушла. Разве это по-партийному? Разве это по-большевистски? Разве это по-ленински? — напирал на самое святое Аким Сильвестрович. — А у меня, между прочим, один инвалид жениться собирается. До войны, извиняюсь, не успел: в армию забрали по всеобщей мобилизации, а невеста потерялась, — сами знаете, время какое было, — и вот нашлась, любовь у них, извиняюсь… И что теперь? Как ему там, в инвалидном доме то есть? Разве партия против семейного… это… в смысле… счастья? Нет! И потом: желать людям добра — это, извиняюсь, одно, а делать им добро — это, как говорится, совсем другое. Вы думаете, что пошлете туда людей, так это и есть добро, а на самом деле… условия там, отношение к инвалидам — сами знаете, а они воевали, они пострадали, и получается, что им теперь за это самое страдать всю оставшуюся жизнь. А почему, я вас спрашиваю? Чем они хуже нас с вами? Почему мы их должны запирать в эти… в клетки? Я извиняюсь… А если вы думаете, что я за директорское кресло держусь, так вы, извиняюсь, глубоко ошибаетесь.