Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Закричали другие инвалиды, но с места никто не двинулся, а сосед Пивоварова, упав на пол, молча полосовал себя своей заточкой, и кровь летела от него во все стороны.

Ерофей Тихонович свалился рядом с ним, схватил его за руку, стараясь вырвать заточку. Оба хрипели и стонали от страшных усилий, дергали своими обрубками, перекатывались по полу в узком проходе между верстаками, вымазываясь в крови.

И тут дверь распахнулась снова, ворвались двое в халатах, тоже покрытых пятнами крови, набросили огромный холщовый мешок на ближайшего инвалида, сдернули его со стула, и куль этот, дергающийся и визжащий жутким животным визгом, кинули к дверям, где его подхватили другие.

Эти — в белых халатах — действовали решительно, в каждом их движении чувствовался опыт и большая сноровка. Они ловко, играючи отбивали мелькающие в воздухе костыли и палки, короткими ударами сбивали на пол, выворачивали руки, оглушали, совали в мешки, не обращая внимания ни на проклятия, ни на копошащихся у них под ногами окровавленных людей.

Пивоварову удалось-таки вырвать у соседа заточку и отбросить ее в сторону. Он медленно поднялся на здоровую ногу, оперся руками о верстак, тяжело дыша и озираясь. Слева от него, вцепившись руками в коляску, широко раскрывал рот и издавал короткие вопли бывший сапер. У двери шевелилась и орала куча мешков: их не успевали оттаскивать.

«Они не были в плену, не знали лагерей, — подумал о своих товарищах Ерофей Тихонович, — поэтому еще пытаются сопротивляться. Но за что, за что эти муки?»

Перед ним вырос мордастый парень.

— Я сам пойду, — сказал Ерофей Тихонович. Он уже стоял, опираясь на костыли, весь, с головы до ног, вымазанный кровью. — Помогите вот ему: он нуждается в медицинской помощи.

Но мордастый, даже не взглянув на бьющегося в конвульсиях на полу инвалида, с презрением окинул Пивоварова взглядом своих светлых и слегка выпуклых глаз и без всякой интонации, как-то очень равнодушно произнес:

— Знаем, как вы сами ходите.

В тот же миг сильный удар в солнечное сплетение согнул Пивоварова пополам, костыли вырвались у него из рук, вонючий мешок упал на голову, его сбили с ног и поволокли.

Большие круглые часы на остановке трамвая показывали без десяти минут семь, когда Рийна свернула в переулок и зашагала к воротам бывшей церкви. Она очень спешила, непонятная тревога подгоняла ее. Взяв на сегодня отгул за работу в воскресенье, Рийна весь день моталась по городу, пытаясь получить для Пивоварова какой-нибудь документ, освобождающий его от инвалидного дома.

Сперва она побывала в поликлинике у пивоваровского доктора и взяла у него направление на госпитализацию, потом с этим направлением ходила в милицию, в собес, и везде приходилось ждать то одного начальника, то другого, но никто толком не мог — или не хотел — объяснить ей, от кого и от чего зависит, отправлять Пивоварова в дом инвалидов или не отправлять, позволить ему жить, как всем нормальным людям, или не позволить. Можно было подумать, что участковый милиционер решил отправить Пивоварова по собственной инициативе, из самых благородных побуждений, но отменить эту инициативу, казалось, никто не в силах, будто она выше всяких законов и всякой власти. Ей говорили, что расстраиваться и хлопотать не из чего, потому что есть специальное постановление и есть специально на то назначенные люди, но ни постановления, ни людей Рийна найти так и не смогла. Она, быть может, и еще искала бы их, если бы в коридоре собеса ее не перехватила какая-то старушка и не посоветовала ничего не делать и ничего не добиваться, потому что, как сказала эта старушка, хватают только тех, что на глазах, а у нее, например, есть один знакомый, который без рук и без ног, а живет себе дома, получает пенсию — и ничего. И Рийна решила, что будет лучше, если Пивоварова сперва положат в госпиталь, а там, и правда, глядишь, все успокоится и о нем позабудут.

Была у Рийны поначалу мысль положить Пивоварова в свою больницу, и она, обходя в свите профессора палаты хирургического отделения, где работала старшей медсестрой, все обдумывала, как бы ей объяснить этому профессору, чтобы он взял Пивоварова к себе. Но ее смущало то обстоятельство, что профессор был известен как ужасный формалист, что у него кто-то из родственников числился или все еще числится врагом народа и что, может быть, как раз поэтому он ужасно трусит. Вряд ли он возьмет к себе Пивоварова, но Рийна все-таки решила попытаться, потому что профессор относился к ней хорошо, при встречах улыбался как-то по-особому ласково и часто, будто невзначай, дотрагиваясь до ее руки.

И точно, едва она объяснила профессору суть дела, как тот испуганно замотал головой, будто она предложила ему совершить какую-то гнусность.

— Для вас, милейшая Рийна Оттовна, я готов на все, но только не это, только не это! — и, просунув руку ей под мышку, выпроводил из своего кабинета.

Однако, поскольку направление на госпитализацию ей дали в поликлинике без всяких проволочек, то и нужда в протекции отпала сама собой.

Рийна должна была приехать за Пивоваровым в субботу сразу после работы. Но она представила себе, как он там волнуется и переживает, и решила съездить в артель сегодня же, все ему объяснить и успокоить. А потом — ей просто хотелось его видеть. Может, она и не любила его, но ее давно тянуло к нему, а время, проведенное вместе, разрушило ту преграду, которая их разделяла, что-то разбудило в ее остывшей душе, и теперь ей было просто необходимо постоянное подтверждение, что случившееся не есть что-то мимолетное для него, что он принадлежит ей и будет принадлежать всегда.

Вот и металлическая ограда бывшей церкви, вот и калитка, возле которой они расстались с Пивоваровым несколько дней назад. Тогда, ранним понедельничным утром, светились почти все окна церковной пристройки, а сегодня свет горел лишь в одном окошке, и сердце у Рийны сжалось от дурного предчувствия.

Она пересекла маленький дворик, снег громко хрупал под ее худенькими ботами. Видно было, что после ночного снегопада дорожки здесь никто не расчищал.

Обитая ржавым железом дверь пристройки подалась с трудом, и Рийна очутилась в полутемном коридоре с одной единственной лампочкой под мрачным сводчатым потолком, где из-под облупившейся штукатурки проступали, как трупное мясо, красные кирпичи.

Рийну поразила кладбищенская тишина. Она заметила две-три полураскрытые двери, валяющиеся тут и там какие-то тряпки и одинаковые деревянные чурочки. Было ясно, что во всем этом мрачном здании никого нет. Впрочем, где-то, в каком-то окне она видела свет. Может, там все-таки кто-то есть, кто знает, куда подевались люди, может, там сам Пивоваров… если, конечно, он не уехал домой и не ждет ее в своей комнате.