Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Рийна пошла по коридору, пытаясь определить, в какой из комнат горит свет. Звук ее осторожных шагов расползался по длинному коридору и возвращался назад из темных углов скребущим многоголосием. Замирая от безотчетного страха, Рийна шла по коридору мимо полуоткрытых и закрытых дверей, предусмотрительно держась от них подальше, не решаясь заглядывать в черные провалы комнат с тусклыми пятнами крошечных окошек. Чем дальше она углублялась внутрь здания, тем плотнее окутывал ее мрак, пропитанный резким запахом дезинфекции, тем сильнее билось ее сердце, тем чаще она оглядывалась на тусклую лампочку у входа.

Вдруг за ее спиной скрипнула дверь и кто-то не то прохрипел что-то, не то с натугой кашлянул.

Рийна вздрогнула и резко обернулась, прижав к груди свою сумочку, будто та могла ее защитить. Сердце у Рийны замерло, дыхание остановилось: держась одной рукой за ручку двери, а другой за косяк, в тускло освещенном дверном проеме метрах в десяти от нее стоял человек в черном распахнутом пальто, ужасно большой и широкий. Он стоял и молча смотрел на Рийну, словно решая, что ему с ней делать. Лицо этого человека рассмотреть было невозможно, потому что стоял он спиной к свету — и к тому, что желтой полосой вырывался из комнаты, из которой вышел.

Похоже, человек был пьян. Может, это здешний сторож, может, какой жулик, вор или даже бандит. Ясно только одно: кроме него тут никого больше нет, а выход — он у него за спиной.

Страх, что здесь никого нет, и Пивоварова тоже, и неизвестно, куда подевались люди, — этот страх уступил место другому страху — страху перед этим жутким человеком.

Они стояли и рассматривали друг друга.

— Ты кто? — первым нарушил молчание ужасный человек, и голос его был хрипл и тоже ужасен.

— Я-ааа? — переспросила Рийна тем своим напевным голосом, который становился еще более напевным в минуту растерянности и страха. — Я-ааа к Пи-ивова-арову-уу.

— К Пивоварову, значит, — пробормотал человек, пытаясь, по-видимому, связать Пивоварова с этой женщиной. — А ты кто ему, извиняюсь, будешь?

— Я-ааа? — уже догадываясь из рассказа Пивоварова, кто этот человек и мучительно стараясь вспомнить его фамилию, переспросила Рийна.

— Ну не я же! А-а… впрочем… — человек махнул рукой и покачнулся, потеряв опору. — Нету Пивоварова! — прорычал он. — И никого нету! Всех… мать их… извиняюсь! — И сделал шаг по направлению к Рийне.

Она испуганно отступила.

— Да ты меня, барышня, изви-няюсь, не бойсь! Я — Муханов. Может, говорил про меня капитан второго ранга. Директор я тутошний… Во-от. Пьяный я, извиняюсь… Ограбили — с того и пью.

Муханов опять качнулся и прислонился к стене с мучительным стоном. Рийна кинулась к нему.

— Вам плохо? Давайте я вам помогу.

— Плохо, девонька. Уж так плохо, что, извиняюсь, хуже не бывает. Главное — сколько трудов, и все напрасно!

— Да вы обопритесь на меня, — предложила Рийна, входя в привычную роль медсестры. Она решительно взяла Муханова за руку, но тот отстранился, повернулся и пошел в комнату, цепляясь за стены.

Войдя в комнату, он некоторое время стоял возле стола, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Рийна, остановившаяся на пороге, с тревогой смотрела ему в спину, не зная, что делать. Но вот Муханов шевельнулся, шумно выдохнул воздух, зазвенело стекло, забулькала жидкость.

Держа полный стакан в руке, он повернулся к Рийне, блуждающий взор его наконец уперся ей в лицо. По всему было видно, что каждое движение дается ему усилием воли: он был на той стадии опьянения, когда еще немного — и организм не выдержит.

— Давай выпьем, — прохрипел Муханов, медленно выталкивая слова. — За твоего Пивоварова, за остальных…

— Что с ним? — подалась к нему Рийна. — Куда его увезли?

Муханов махнул неопределенно рукой.

— В дом этот… Пока я, значит, отчитывался, они… еще до голосования… Но я этого так не оставлю! — вдруг взревел он, выпрямляясь и подняв вверх кулак. — Я до товарища Сталина дойду! Я им, тыловым крысам!.. Они у меня!.. С-ссуки поганые!..

— Вам нельзя больше пить! — воскликнула Рийна и подошла к Муханову почти вплотную. — Вы и так уже… У вас может быть отравление организма!

Муханов попятился, задом сдвигая стол, погрозил ей пальцем. На мгновение в его глазах вспыхнуло что-то осмысленное, даже лукавое. Вспыхнуло и погасло, уступив место тупому упрямству и ненависти. Он зажмурился, поднес стакан к губам и вылил содержимое в рот.

— Все они… г-гады! — с хрипом выдохнул Муханов, звучно проглотив водку. — Все! Стрелять их надо! Как в гражданскую! К стенке! К стенке!

Он сильно качнулся, выронил стакан, вцепился обеими руками в крышку стола, долго выравнивался, тупо глядя перед собой, потом повернулся, шагнул к дивану и плюхнулся на него, так что тот заскрипел и застонал всеми своими пружинами и деревяшками. Бормоча что-то несвязное, Муханов рванул на себе ворот рубахи, обнажая бело-голубые полоски тельняшки. Лицо его посинело, пошло пятнами, резче и безобразнее выступили шрамы.

Рийна кинулась к нему, на ходу снимая свое старенькое пальто с потертым лисьим воротником, которое подарил ей Водорезов, едва они перебрались в Мурманск. Бросив пальто на спинку дивана, Рийна оглядела комнату, служащую, по-видимому, кабинетом. Где-то здесь должна быть вода… где-то в коридоре: она помнила ее журчание за какой-то дверью, помнила запах туалета и хлорки.

Схватив стакан, Рийна выскочила в коридор, метнулась туда, сюда… ага, вот оно где!.. снова в комнату… плеснула Муханову на грудь, на лицо — он замычал, заскрежетал зубами, забормотал: «Стрелять гадов! Братва! Становь их к стенке! Доложить товарищу Сталину… доложить… С-ссуки! Тыловые крысы! Мать-вашу-Николы-чудотворца…брамс-фок-стеньга!»

Рийна порылась в сумочке, в которой держала — по военной привычке еще — всякие таблетки и пузырьки с лекарствами, бинты и вату, пару шприцев в стерильных пакетах, отыскала нужный порошок, высыпала в стакан, размешала, разжала Муханову зубы и вылила в его хрипящий и извергающий забористые ругательства рот.

Муханов поперхнулся, зашелся в кашле, раскрыл глаза — безумные, но голубые-голубые, как стылое январское небо. Его почти тут же согнуло в дугу, тяжелая судорога сотрясла его большое тело, Рийна сунула ему под нос таз — и Муханова стало рвать, вонючим и мерзким, но Рийна смотрела на это с глубоким удовлетворением, с каким, быть может, художник смотрит на законченную картину.

Когда позывы тошноты прекратились, Муханов глянул на Рийну кровавыми белками, явно не понимая, где он и что с ним. Она заставила его выпить еще пару стаканов с тем же порошком, пока желудок его не очистился полностью и не прекратились судороги. После этого Рийна уложила его на диван, покорного и жалкого, открыла форточку и впустила в комнату морозный воздух.