Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

У моего приятеля и одноклассника Сашки Завалишина, например, есть и новые штаны, и рубахи, и всякая обувка, но это потому, что у Сашки отец отставной полковник. В Адлере много отставных полковников, которым выделили участки на месте чьих-то садов совсем близко от моря. В этих садах растет не только чернослив, как у нас, но и виноград, и груши, и персики, и черешни. Полковникам государство дало все, что нужно для постройки домов, им не приходится пилить бревна, как нам с папой. Поэтому дома у них большие, не глинобитные, как у большинства местных жителей, а шлаконабивные, фундаменты каменные или кирпичные.

Только я Сашке не завидую. Подумаешь — дом! И у нас тоже будет дом, ничуть не хуже. Вот как папа достроит дом Армену Манукяну, так мы с ним вернемся в Адлер и начнем строить наш дом. Потому что мой папа мастер на все руки. И я тоже буду со временем таким же мастером. Скорее бы они достроили. Потому что, если честно признаться, мне это поварское дело уже порядочно надоело: каждый день одно и то же, одно и то же: завтрак, обед, ужин. Правда, завтракает артель сама по себе вчерашней кукурузной кашей, оставшейся от ужина, и чаем, но все остальное висит на мне, и я с тоской смотрю в сторону моря, которое с высоты холмистых предгорий кажется синим-синим и будто поднимающимся вверх от берега наклоненной стеной. Мои одноклассники сейчас купаются, загорают, играют в футбол, а я тут варю борщи, жарю рыбу… если, конечно, удается наловить.

Не клюет. Еще с полчаса назад клевало, а теперь как отрезало. Даже удивительно, почему такое. А ведь я ни разу не видел, чтобы рыба что-то ела. Она все время держится в тени ивы и никуда не уплывает. Не водой же она питается…

Вдруг черная молния прорубила белым буруном воду, рассекла стаю, и подо мной уже никого нет. Лишь солнечные блики от шевелящейся на легком ветру листвы вспыхивают внизу, мешая мне разглядеть, что там, в воде, приключилось.

Я сижу тихо, не шевелясь. Жду. Усачи вернутся на свое место, но не сразу: они должны поверить, что им ничего не угрожает. А они все не возвращаются и не возвращаются. Странно.

И тут среди красноватых корневищ ивы, полощущихся в воде, шевельнулась черная тень, и прямо под меня выплыла большущая рыбина с зеленой спиной в крапинку. Лосось! Длиной с мою руку. А может, и больше. Потому что в воде рыба выглядит то больше, то меньше, чем оказывается, когда ее вытащишь. У меня даже дыхание прервалось: вот бы такую поймать! И ведь так близко: протяни руку и схватишь за хвост.

Я сижу не шевелясь, боясь неосторожным движением спугнуть рыбину. Такой большой я еще не видывал. А лосось медленно и величественно выбрался на солнечный простор, пошевеливая большущим черным хвостом, и все тело его, будто отлитое из меди, вспыхивает всеми цветами радуги. Я вижу его красный глаз, и глаз этот шевелится. Мне даже показалось, что рыбина видит меня, но я ей совсем не страшен. Охотничий азарт овладевает всем моим существом. Я медленно разворачиваю короткое ореховое удилище с остро оструганным комлем, чтобы удобнее втыкать его в землю. Вот острие уже над рыбиной, я задерживаю дыхание… р-раз! — и только брызги взлетели над водой, а лосося и след простыл.

Эх! Надо было ближе подвести удилище к его спине. Чтобы наверняка. Но заостренная палка — это, конечно, не гарпун. Вот если сделать наконечник с зазубринами из большого гвоздя… А проще всего — отрубить зубилом конец скобы, которой скрепляют стропила между собой: он и острый, и зазубрины у него большие. А можно не рубить, а выпрямить молотком всю скобу, согнуть ее в виде латинской буквы V — получится двузубец, и привязать к палке. Тогда гарпун будет тяжелым и уж если проткнет лосося, то насквозь. Да, это лучше всего. Я почему-то уверен, что лосось обязательно приплывет еще, хотя до сегодняшнего дня он ни разу не приплывал. Но так приятно думать, что в следующий раз ты притащишь не только костлявых усачей, но и кое-что посущественнее. И все только ахнут.

Я смотал удочку, вытащил из воды кукан с рыбой, выбрался на берег и пошагал к селу. Полтора десятка усачей — столько я еще не лавливал. Несколько дней назад я и половине этого улова обрадовался бы, а сегодня — вот удивительно! — хочется еще больше. Но все-таки я с гордостью шагаю по селу на виду у всех ее жителей, и все провожают меня завистливыми взглядами.

— Ого! — сказал дядя Зиновий Ангелов, который внизу пил разбавленный водой айран. — Что будешь с ней делать?

— Жарить, — ответил я солидно, потряхивая куканом.

— Только не забудь обвалять в муке.

— Не забуду.

— И лучку, лучку побольше!

— Ладно, — снисхожу я до пожеланий дяди Зиновия.

Дядя Зиновий берет банку с гвоздями и лезет по длинной шаткой лестнице на крышу, которую бригада кроет буковой дранкой. Вот они дня через два-три закончат крышу, и мы с папой вернемся домой строить наш дом. Правда, сначала надо еще ошкурить и обтесать много бревен, но с папой мы с этой работой справимся быстро. Потом снова пилить из бревен бруски… Нет, пожалуй, в этом году построить дом не получится: надо еще двери, окна, доски на пол и потолок. Много чего еще надо…

Я жарю рыбу на большущей сковородке. Огонь горит между плоскими камнями, положенными один на другой. Рыба шкварчит, брызжется постное масло. Артель из пяти человек обедает: мужики едят борщ, похваливают. Они все время хвалят, даже тогда, когда однажды суп-харчо оказался пересоленным. Но я в этом не виноват: соль попалась какая-то не такая, более соленая, что ли. Но не выливать же суп! И мужики просто влили в котел с харчо немного воды, покидали туда же пучки разных ирав, да еще и приговаривали, что больше стало.

Напротив меня сидит девочка моих примерно лет, черноглазая, черноволосая, смуглая. Она часто здесь сидит, смотрит, как я готовлю. Сперва я ее гнал: нечего на меня пялиться, иди, занимайся своими делами. И она уходила. Но вскоре появлялась вновь, садилась чуть в отдалении, будто это ее законное место. На ней серая юбка до самых пяток из какого-то грубого материала, выгоревшая на солнце блузка с глухими воротником и длинным рукавом, на ногах чувяки не поймешь из чего.

— Ты бы, Розочка, вместо того чтобы без дела сидеть и смотреть, помогла бы мальчику, — говорит дядя Зиновий, проходя мимо.

Но девочка, которую, оказывается, зовут Розой, только глянула на него и не сдвинулась с места. Через какое-то время я забываю об этой девчонке, потом глядь — а ее нет, и будто бы чего-то не хватает. Но проходит час или два, глядь — она опять сидит в отдалении и смотрит на то, что я делаю, как на какую-нибудь диковинку. А может, ей кажется странным, что мальчишка занимается таким делом, каким в их селе занимаются только женщины? Ну и пусть смотрит! Мне-то какое дело!