Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Во двор входит местная учительница немецкого языка, черноглазая и черноволосая, как армянка, но светлая лицом, оттого такая яркая, что на нее неловко смотреть долго, как на солнце. Она хохлушка. Зовут ее Любовь Степановна.

Мужики приглашают ее к столу. Она отнекивается, подходит ко мне, присаживается на чурбан. Я здороваюсь с ней по-немецки:

— Гутен таг, Любовь Степановна.

— Гутен таг, — отвечает она, смотрит, как я жарю рыбу и тоже хвалит: — Молодец! Где это ты столько рыбы наловил?

— В речке, — машу я рукой себе за спину: не люблю, когда меня хвалят женщины. Есть в этой похвальбе плохо скрытая насмешка: мальчишка, мол, а чем занимается. И бросаю быстрый взгляд в ту сторону, где должна сидеть Роза. Но там никого нет.

— Я пробовала ловить, — жалуется Любовь Степановна, — но у меня почему-то не получается.

— Места надо знать, — говорю я снисходительно.

— Ты завтра тоже пойдешь на рыбалку?

— Пойду.

— Возьми меня с собой.

— Пойдемте. Только надо пораньше, до восхода солнца.

Мы договариваемся, где встретимся, и Любовь Степановна уходит.

Я тащу сковороду мужикам, дядя Зиновий раскладывает рыбу по мискам, из которых ели борщ. Теперь и я могу пообедать, не спеша и не суетясь. А потом мне еще мыть посуду — самая отвратительная для меня работа. Но я стараюсь не думать о ней с отвращением: все равно кроме меня мыть некому.

Одни мужики, покурив, с кряхтением лезут на крышу. Другие идут в дом заканчивать полы. А мой папа куда-то пропадает.

Помыв посуду, я насыпаю в котелок фасоль и заливаю ее водой, чтобы хорошенько разбухла. К ужину будет жаркое из баранины с фасолью. Это меня мама научила делать такое блюдо. Потом фасоль и мелко нарезанное мясо кладешь в котел, варишь долго-долго, затем делаешь поджарку из помидоров, лука, баклажанов и красного перца, сыпешь в котел, добавляешь лавровый лист, укроп, петрушку, еще чуть-чуть покипело и — кушайте на здоровье. Когда я готовлю какое-нибудь кушанье, то забываю обо всем на свете и думаю лишь о том, чтобы все сделать правильно. Я даже увлекаюсь, как пишут в книжках про тех людей, которые что-то делая, забывают о времени. То есть в том смысле, что будто бы ты только начал, а глянешь — солнце уже во-он где, и пора ужинать. Но артельщики иногда тоже увлекаются — зовешь, не дозовешься. На рыбалке, например, я тоже увлекаюсь. Или когда читаю, или играю в футбол. Но здесь нет книжек, а играть в футбол некогда.

Повесив котелок с фасолью над огнем, я беру скобу и начинаю ее спрямлять молотком на большом камне. Молоток великоват для меня, — не то что был на Урале, когда я ковал себе саблю, — скоба вырывается из рук. Конечно, на камне не так просто выпрямить скобу: это вам не наковальня. Но я стараюсь. Я так стараюсь, что даже поранил себе руку об острые шипы этой скобы. Хорошо бы иметь рукавицу, но где ее взять. И клещей здесь тоже нету. Сорвав чистый подорожник, насыпав на него золы из костра, я прикладываю подорожник к ране, а сверху обматываю тряпицей.

— Эка ты, парень! — говорит дядя Зиновий, заметив капли крови на камне и тряпицу на моей руке. — Никак поранился?

— Да совсем немного. Кровь только, — оправдываюсь я.

Дядя Зиновий берет мою руку, разматывает тряпицу, осматривает рану. Он воевал с немцами, много раз был ранен, он знает, как с ранами обходиться. И через несколько минут моя рана забинтована настоящим бинтом, а вскоре выправлены две скобы, согнуты латинской буквой и привязаны к ровным палкам. Получились вилки.

— Держи свои остроги, — говорит дядя Зиновий, которому я рассказал про лосося.

Остроги действительно хороши. И славно, что их целых две: одну сломаешь, а тут тебе другая. Такими я их и представлял. Надо только попробовать потыкать острогой в какую-нибудь мишень, чтобы рука обыкла, как сказал дядя Зиновий. Деревяшка не годится: воткнешь, потом не вытащишь. Или сломаешь. Тогда я рисую на песке лосося и тычу в него со всей силой. Но попадаю редко. Острогу почему-то все время куда-то уводит, хотя целюсь я очень старательно.

Солнце уже выбралось из-за горы, покатилось к морю, а над морем замерло, такое ослепительное, что на него даже взглянуть и то невозможно: ослепнешь. А Любовь Степановны все нет и нет. Может, она все еще спит и не собирается вставать. Может, забыла про рыбалку. А может и так: сказала про рыбалку, лишь бы что-то сказать. Вот еще подожду немного и уйду.

По улице босоногие армянки гонят коров и овец. Громко разговаривают, точно ссорятся. Коровы мычат, овцы блеют. Собаки лают. Там и сям потянулись вверх дымки летних кухонь.

Но вот из большого дома, который стоит на окраине села, открылась дверь, и из нее вышла Любовь Степановна и какой-то мужчина. Они постояли немного очень близко друг к другу и разошлись. Мужчина пошагал к дому Армена Манукяна, и в нем я с удивлением узнал своего отца. И мне почему-то стало стыдно, что я их увидел. Тем более что меня видеть они не могли: я смотрел на них сквозь заросли ежевики, и не потому, что прятался. Вовсе нет. Просто здесь стоит большая чинара, на толстом корне которой удобно сидеть и ждать. Вот я на нем сидел и ждал. Отсюда видно полсела и особенно хорошо тот дом, где квартирует учительница. И как только я все это увидел, мне сразу же расхотелось ловить рыбу вместе с нею. Что-то было неправильное в том, что они вышли из одной двери в такую рань, что стояли так близко. Я вспомнил, что и вчера папа куда-то пропадал, и спать я лег в сарае, где ночевала вся артель, а папы все не было и не было. Я вчера ни о чем таком не подумал, а сегодня подумал, и подумал я о том, что маме моей это никак бы не понравилось. Я вспомнил и еще много таких случаев, когда папа пропадал куда-то, и утром его не было на месте, а приходил он только к завтраку, но не завтракал, а сразу шел работать. И на меня почему-то не глядел. А мужики поглядывали, но как-то не так, как обычно.

Все это было очень странно и как-то темно ложилось на душу. Вообще говоря, из книг я многое знаю о человеческих отношениях, но мало что в них понимаю. Любовь, поцелуи и все такое мне кажутся чем-то стыдным и даже нехорошим, обижающим женщин. Особенно девушек. Но им почему-то приходится это терпеть. Странно, зачем им это нужно? Про это в книжках ничего нету. А есть про то, что мужчины и женщины любят друг друга, мужчины стреляются на дуэлях, женятся, чтобы получились дети, а в результате чего они получаются, я еще как-то не задумывался, среди мальчишек про это говорится всякое, однако слушать эти разговоры стыдно, хотя и любопытно. Мне, например, самому нравятся разные девочки, — то одна, то другая, — сейчас я чаще всего вспоминаю девочку, которая живет за ручьем, но больше всех нравилась мне когда-то давным-давно беленькая Наташа из нашего вагона, в котором мы ехали в Константиновку. Но это же совсем другое.